Она говорит это таким тоном, будто колония прокаженных была вообще единственной точкой на карте, которую мне хотелось посетить. На самом деле это просто еще одно старое местечко, о котором я потом смогу рассказать маме. Кейт не хочется туда ехать, потому что ей не нравятся старые места: про Кносс она сказала, что если это такой дворец, то ей совсем бы не понравилось быть в нем королевой. Я снова не отвечаю ей, пока автобус не приезжает в гавань.

Там совсем не много туристов, даже в магазинчиках и тавернах, прилепившихся к извилистому тротуару. Греки — выглядящие так, будто они были рождены на солнце — сидят и пьют за столиками под навесами, словно в магазинных лотках. Мимо проходят несколько священников (сначала мне кажется, будто на головы у них надеты шляпные коробки), и рыбаки поднимаются по берегу от своих лодок, неся пойманных осьминогов на остриях палок, будто гигантские кебабы. Автобус разворачивается в облаках пыли и выхлопных газов, в то время как Кейт виснет на отце, вцепившись в него одной рукой, а другой придерживает подол цветастого платья. Лодочник пялится на ее большую грудь, которая из-за веснушек в декольте напоминает мне пятнистую рыбу, и кричит: «Спиналонга!», сложив ладони рупором вокруг рта.

— У нас еще столько времени… — говорит Кейт. — Давайте выпьем. А Хью, если будет хорошим мальчиком, сможет съесть вон то мороженое.

Если она собирается разговаривать так, будто меня здесь нет, то я сделаю все возможное, чтобы подтвердить ее слова. Они с отцом сидят под навесом, а я пинаю пыль на тротуаре, пока она не спохватывается:

— Иди сюда, Хью. Мы не хотим, чтобы ты получил солнечный удар.

А я не хочу, чтобы она притворялась моей мамочкой, но если я скажу об этом, то просто испорчу день — сильнее, чем она уже сделала это. Поэтому я молча тащусь к столику рядом с ними и плюхаюсь на стул.

— Так что, Хью, какое тебе мороженое?

— Никакое, спасибо, — отвечаю я, несмотря на то, что рот наполняется слюной при мысли о мороженом или напитке.

— Можешь отхлебнуть из моего стакана с пивом. Конечно, если его когда-нибудь принесут, — отец повышает голос, уставившись на греков за столиком. — Тут вообще есть официант? — продолжает он, поднося руку ко рту таким жестом, будто пьет из стакана.

Когда люди за столиками в ответ начинают улыбаться, салютовать бокалами и что-то одобрительно кричать, Кейт говорит:

— Я найду официанта, потом зайду в комнату для девочек. А вы побеседуйте тут без меня по-мужски.

Отец не отрывает от нее взгляд, пока она переходит дорогу, а потом глазеет на дверь таверны — когда Кейт заходит внутрь. Он молчит некоторое время, а потом выдает:

— Ну что, собираешься сказать, что хорошо провел время?

Я знаю, он хочет, чтобы я наслаждался происходящим вместе с ним. Но также я знаю другое — мама удержалась и не рассказала мне этого, но я-то знаю: он забронировал тур в Грецию и взял меня с собой лишь для того, чтобы опередить ее и отвезти меня туда, куда ей всегда хотелось поехать самой. Он сидит, уставившись на таверну, как будто не в силах двинуться, пока я не разрешу, и я говорю:

— Собираюсь, если мы поедем на остров.

— Вот это мой мальчик, никогда так просто не сдается! — он улыбается мне уголком рта. — Не возражаешь, если я тоже немного повеселюсь, а?

Он произносит это таким тоном, будто совсем не веселился до настоящего момента, а я думаю — именно так и было, пока мы были тут вдвоем и он не познакомился с Кейт.

— Это же твой отпуск, — говорю я.

Он открывает рот после еще одной длинной паузы, когда Кейт выходит из таверны вместе с мужчиной, который несет на подносе две бутылки пива и лимонад.

— Видишь, ты должен поблагодарить ее, — наставляет он меня.

Только вот я не заказывал лимонад. Он сказал, что поделится со мной пивом. Но я говорю:

— Спасибо большое!

И чувствую, как горло сжимается во время глотка, потому что ее глаза говорят «я победила».

— Не стоит благодарности, — отвечает она, когда я ставлю пустой стакан на стол. — Хочешь еще? Нужно найти тебе какое-то занятие. Мы с твоим отцом еще посидим здесь.

— Иди, искупайся, — предлагает отец.

— Я не взял с собой плавки.

— Вон те парни их тоже не взяли, — отвечает Кейт, указывая на залив. — Не дрейфь. В своей жизни я повидала раздетых мальчиков.

Отец ухмыляется, прикрывая рот рукой, и я больше не могу этого выносить. Бегу к молу, с которого прыгают мальчишки, снимаю футболку и шорты, сверху на одежду кидаю сандалии и ныряю.

Сначала вода кажется холодной, но это длится недолго. В ней полно маленьких рыбок, которые начинают тебя теребить, стоит «зависнуть» на поверхности. И она чище водопроводной воды, поэтому видна галька на дне и рыбки, притворяющиеся камушками. Я дразню рыбу, и ныряю, и почти ловлю осьминога — прежде чем он скрывается в глубине. Потом три греческих парня моего возраста проплывают надо мной, мы знакомимся — показываем друг на друга и называем имена — когда я вижу, что отец и Кейт целуются.

Я знаю, что их языки сплелись во рту — они «совокупились языками», как называют это ребята у нас в школе. В тот момент мне хочется уплыть далеко-далеко и никогда больше не возвращаться.

Но Ставрос, и Статис, и Костас размахивают руками, предлагая поплавать наперегонки. И вместо того, чтобы уплывать далеко-далеко, я соглашаюсь с ними посостязаться. Вскоре я напрочь забываю про отца и Кейт. Не вспоминаю о них даже в те минуты, когда мы отдыхаем на причале перед новыми заплывами. Наверное, проходит не один час, прежде чем я понимаю — Кейт зовет меня:

— Подойди сюда на минутку.

Солнце уже не такое жаркое. Косые лучи проникают под навес, но отец и Кейт не сдвинулись в тень. Лодочник кричит: «Спиналонга!» и указывает на то, как солнце низко над горизонтом. Я уже не против того, чтобы продолжать купаться с новыми друзьями вместо поездки на остров, и я готов сообщить об этом отцу, когда Кейт говорит:

— Я сказала твоему отцу, что он должен тобой гордиться. Гляди, что я припасла для тебя.

Они оба порядочно напились. Когда я иду к ним, вижу, что Кейт почти лежит на столе. Только подойдя совсем близко, я понимаю, что она хочет