— Пап, проказы не рифмуются с проказой.

— Сынок, а я этого и не говорил. Я просто хотел посмеяться. Если бы мы не могли посмеяться, мы были бы мертвецами. Верно, Кейт?

Он подмигивает, глядя на ее бедро, и шлепает по ляжке… себя. Потом спрашивает:

— Если уж ты стал таким умником, почему бы тебе не выяснить, когда прибудет наш автобус, а?

— Он должен приехать сейчас.

— Тогда я сейчас превращусь в Геркулеса, — он задирает руки вверх, чтобы показать Кейт горы мышц. — Говоришь, название этой дряни произносится как Флаундер?

— Элунда, пап. Да. В этом письме буква Y в перевернутом положении означает букву L.

— Наконец-то они научились правильно писать! — восклицает он, показательно пялясь по сторонам, как будто ему плевать на окружающих. — Видимо, да, раз вы действительно хотите тащиться на развалины вместо того, чтобы плавать!

— Думаю, он успеет и то и другое, когда мы доберемся до деревни, — говорит Кейт. Но я более чем уверен: она надеется на то, что я буду только купаться. — Уважаемые джентльмены! Не будете ли вы так любезны перевести меня через дорогу?

У моей мамы была привычка стоять или ходить под руки одновременно со мной и отцом, когда он еще жил с нами.

— Я лучше пройду проверю, наш ли это автобус, — говорю я и убегаю так быстро, что мог бы прикинуться, будто не слышу, как отец зовет меня обратно.

Мужчина с лицом, темным, как кожаный ботинок, шагает сквозь столбы пыли позади автобуса и кричит вовсю: «Элунда!» Он размахивает руками так, будто пытается запихнуть транспорт внутрь какой-то прямой. Я сажусь напротив двух немцев, которые загораживают весь проход рюкзаками, пока не находят, куда их спрятать. Но тут отец находит три свободных места в ряд и орет:

— Ты сядешь с нами, Хью?

Он вопит так громко, что весь автобус поворачивается к нему.

Когда я вижу, что он снова собирает заорать, встаю и иду по проходу — в надежде, что никто не обратит на меня внимания. Однако Кейт громко высказывается:

— Как жаль, что ты вот так вот убежал, Хью. А я собиралась тебя спросить, не хочешь ли мороженого.

— Нет, спасибо, — я отвечаю, стараясь передать интонацию матери, когда она подчеркнуто говорила только с отцом, и переступаю через ноги Кейт. Когда автобус, громыхая, начинает подниматься в гору, я поворачиваюсь к ней спиной — насколько это возможно — и разглядываю виды за окном.

Агиос Николаос выглядит так, будто его не достроили до конца. Некоторые таверны располагаются на настилах из перекрытий, над которыми нет крыши, а иногда на тротуарах рядом с ними больше столиков, чем внутри. Автобус теперь катится вниз по склону, его мотор будто икает. И когда он достигает низменности, застроенной отелями (так называемый «бездонный бассейн»), где бездетные молодые туристы отдыхают под звуки диско, дорога выводит нас на край берега. Я разглядываю белые корабли на синих волнах, но на самом деле слежу за кондуктором, который приближается по проходу, и чувствую, что у меня сводит кишки — в предчувствии того, что мой отец ляпнет ему.

Автобус продолжает карабкаться по морскому берегу, когда кондуктор подходит к нам.

— Три билета в «край прокаженных», — говорит отец.

Кондуктор изумленно смотрит на него и пожимает плечами.

— Если вы конечно туда едете, — добавляет Кейт и прижимается к отцу. — До пункта назначения.

Когда вместо ответа кондуктор молча топорщит губы из-под усов и бороды, отец приходит в ярость — или делает вид, что злится.

— Где вы держите этих ваших прокаженных? Спелый Лобстер или как там называется это проклятое место?

— Этот остров называется Спиналонга, пап. И с сушей он не связан.

— Я знаю. И ему следовало бы это тоже знать, — теперь он действительно злится. — Теперь вы поняли? — снова обращается к кондуктору. — Даже мой десятилетний сын может говорить на вашем языке, так что не говорите, что не понимаете нашего.

Кондуктор смотрит на меня, и я прихожу в ужас от мысли, что он заговорит со мной по-гречески. Мама дала мне с собой карманный переводчик — печатаешь слово на английском и получаешь греческий вариант — но его пришлось оставить в отеле. Из-за того, что отец сказал, будто тот пищит как птица, которая знает всего одну ноту.

— Будьте добры, нам нужна Элунда, — бормочу я.

— Элунда, шеф, — отвечает кондуктор. Он берет деньги у отца, даже не взглянув на него, и отдает мне билеты и сдачу.

— В гавани вечером хорошо рыбачить, — говорит он и уходит на сиденье рядом с водителем. Автобус петляет зигзагами по склону холма.

Отец ржет на весь автобус.

— Они думают, что ты очень важная птица, Хью! Так что тебе уже не должно хотеться вернуться домой, к мамочке.

Кейт гладит его по голове, как домашнее животное, и поворачивается ко мне:

— А что тебе больше всего нравится в Греции?

Она всячески пытается подружиться со мной, даже говорит, что я могу называть ее просто Кейт. И только сейчас я понимаю, что это только ради отца. Но все, чего ей пока удалось достичь, — это сделать так, чтобы все волшебные места вокруг утратили свою магию — из-за того, что рядом нет мамы. Даже Кносс, где Тесей убил Минотавра. Там было всего несколько коридоров, которые, должно быть, и представляли собой лабиринт, из которого Тесей искал выход. И отец позволил мне чуток постоять в этом лабиринте, но потом разозлился — из-за того, что все экскурсии были на иностранных языках и никто не мог толком сказать ему, как выйти обратно к автобусу.

Накануне мы чуть не завязли в Гераклионе, но отец пообещал сводить Кейт на ужин рядом с «бездонным бассейном».

— Даже не знаю, — бормочу я в ответ, уставившись в окно.

— Мне здесь нравится солнце. А тебе? Еще люди, когда они мило себя ведут, и чистое море.

Это звучит так, как будто она снова хочет отослать меня купаться. Они познакомились как раз в тот момент, когда я плавал, на второй день нашего пребывания в отеле. Когда я выбрался из моря, отец уже пододвинул полотенце к ней поближе, и она хихикала. Я смотрю на то, как остров Спиналонга выплывает из-за горизонта, будто корабль с мачтами из скал и крепостных башен, и надеюсь, что Кейт решит, будто я с ней согласен. И это будет значить, что она отстанет от меня. Но она продолжает: