Якопо Робусти был сыном красильщика, отсюда и уменьшительное прозвище, под которым причудливые итальянцы вписали его в историю. Он действительно стал не только великим колористом, но и тинтором; но фамилия вполне соответствовала ему, ибо только крепкая душа могла выжить в той долгой борьбе, которую пришлось вести Якопо за признание.

Почти первое упоминание о нем — это то, что в неизвестном возрасте он поступил в ученики к Тициану и был уволен через несколько дней. Карло Ридольфи, писавший столетие спустя, рассказывает об этом инциденте с точки зрения потомков Тинторетто:

Когда Тициан вернулся домой и вошел в комнату, где находились его ученики, он увидел несколько бумаг, торчащих из стола; увидев на них нарисованные фигуры, он спросил, кто их сделал. Якопо робко ответил, что они сделаны его рукой. Тогда Тициан, предвидя с самого начала, что мальчик станет очень способным человеком и принесет ему неприятности в искусстве, нетерпеливо, как только поднялся наверх и отложил мантию, велел Джироламо Данте, своему главному ученику, немедленно запретить Якопо в доме. Так маленькая нотка ревности действует в человеческих сердцах.25

Мы хотели бы отвергнуть эту историю, но Аретино, близкий друг Тициана, упоминает об этом инциденте в письме от 1549 года. Увольнение — это факт, а вот интерпретация проблематична. Трудно поверить, что Тициан, который уже был королевским живописцем, когда Якопо было всего двенадцать лет, мог ревновать к такому гипотетическому конкуренту, или что он мог увидеть будущего Тинторетто в рисунках ученика, только что принятого в его школу. Возможно, что рисунки оскорбили Тициана скорее своей небрежностью, чем совершенством; небрежность в рисунках оставалась недостатком Тинторетто на протяжении многих лет. Якопо всю жизнь выражал большое восхищение Тицианом, дорожил картиной, которую подарил ему Тициан, и повесил на стене своей мастерской постоянное напоминание о том, чего он стремился достичь в живописи: «Замысел Микеланджело и цвет Тициана».26

Согласно Ридольфи и традиции, после ухода Тициана Якопо не получал никакого образования, а учился сам, усердно копируя и экспериментируя. Он препарировал тела, чтобы изучить анатомию. Он с хищной жадностью наблюдал почти за каждым предметом, который попадался ему на глаза, решив запечатлеть его во всех деталях на той или иной своей картине. Он делал модели из воска, дерева или картона, одевал их и рисовал со всех сторон, чтобы найти способ изобразить три измерения в двух. Он делал и присылал ему слепки с античных мраморов во Флоренции и Риме, со статуй Микеланджело; он устанавливал эти слепки в своей студии и писал их изображения в разнообразных тенях и светах. Он был очарован изменениями, производимыми в облике предметов при изменении количества, характера и падения света; он сделал сотню картин при освещении лампой или свечой; он слишком полюбил тусклые фоны и тяжелые тени; он стал специалистом по изображению игры света и тени на руках, лицах и портьерах, зданиях, пейзажах и облаках. В борьбе за совершенство он не оставлял без внимания ни одного камешка.

Тем не менее, в его работах присутствовала нетерпеливая поспешность и отсутствие законченности — возможно, это было наказание за самообучение, — что отсрочило публичное признание его искусства. В течение многих лет после достижения зрелого возраста ему приходилось выпрашивать возможности. Он расписывал мебель, фрески на фасадах домов, умолял строителей сделать ему декоративные работы за низкую плату и пытался продать свои картины, выставляя их на площади Святого Марка.27 Все хотели Тициана, а Тициан и Аретино следили за тем, чтобы никто не мог получить никого, кроме Тициана, или, если Тициан был занят, Бонифацио Веронезе. Якопо, должно быть, обиделся на живописное потворство Аретино, но позже, когда великий Бич пришел к нему за портретом, художник достал из кармана внушительный пистолет, сделал вид, что измеряет им величественные размеры Аретино, и насладился испугом могущественного шантажиста;28 После этого перо Пьетро стало вежливым с Тинторетто. Когда Якопо заметил огромные нерасписанные стены хора в церкви Мадонны дельи Орто высотой в пятьдесят футов, он предложил покрыть их наготу фресками за 100 дукатов ($1250?); тогда венецианские живописцы пожаловались, что он «вредит ремеслу», занижая цену искусства. Но Тинторетто был полон решимости рисовать.

Ему было тридцать лет, прежде чем он добился своего первого триумфа. Скуола ди Сан-Марко объявила конкурс на картину, изображающую Святого Марка, освобождающего раба. История была в «Золотой легенде» Якопо де Вораджине: провансальский раб пообещал святому Марку совершить паломничество к его могиле в Александрии; хозяин не разрешил ему ехать, но он все же отправился. Когда он вернулся, хозяин приказал выколоть ему глаза, но железные острия, прижатые к ним, не смогли пробить их поверхность. Хозяин приказал сломать рабу конечности, но железные прутья не произвели на них никакого впечатления. Хозяин, признав вмешательство святого Марка, помиловал раба. Картина Тинторетто рассказала эту историю с великолепным колоритом, убедительным реализмом и драматическим накалом: евангелист, держась за свое Евангелие, спускается с небес, чтобы спасти своего почитателя, которому мавр собирается отрубить голову, а десятки разнообразных фигур взволнованно наблюдают за происходящим. Якопо использовал все возможности, которые давал ему сюжет: выделение мощных мужских и грациозных женских фигур; изучение действия света на восточные бархаты, шелка и тюрбаны; купание сцены в красках, почерпнутых у Джорджоне и Тициана. Директора Скуолы немного испугал плотский реализм картины; они обсуждали, стоит ли помещать ее на свои стены; порывистый Тинторетто гордо выхватил ее из их рук и унес домой. Они приходили и умоляли его вернуть картину; он дал им подождать некоторое время, а затем уступил. Аретино послал ему хвалебные слова, и теперь перед его талантом открылась карьера.

Вскоре заказы стали поступать во множестве. К нему обращались дюжина церквей, дюжина лордов, полдюжины князей и государств. Для них он заново, в сотне картин, рассказал могучую эпопею христианской космологии, теологии и эсхатологии, от сотворения мира до Страшного суда. Он не был религиозным человеком; немногие художники были таковыми в Венеции XVI века, наполовину сформированной в душе и владениях еретическим или исламским Востоком; искусство было его религией, которой он жертвовал днем и ночью. Но что может быть прекраснее легенд об Адаме и Еве, истории Марии и ее Младенца, трагедии распятого Богочеловека, страданий и чудес святых и ужасной кульминации всей истории — созыва бывших и мертвых на судилище Христово?* Лучшая из этой длинной серии