время он был до безумия привязан к ней, но оно подошло к концу. Так о чём им говорить сегодня? За исключением её бессмысленной болтовни говорить было абсолютно не о чем».

Он улыбнулся, словно извиняясь одновременно и за своё прошлое молчание, и за будущее, и сказал:

— Мы разговариваем каждый раз, как находим тему для беседы.

Она мягко сказала:

— Для беседы нет границ, если хочешь поговорить. Но ты всегда кажешься отсутствующим или рассеянным…

После некоторого раздумья она заметила:

— Ты много читаешь. На каникулах читаешь столько же, сколько и во время учёбы, не оставляешь себе ни дня для отдыха. Я боюсь, что ты утомишь себя больше, чем нужно…

Тоном, указывавшим на то, что ему не по душе этот допрос, он сказал:

— День длится долго, и трата на чтение нескольких часов не может никого утомить. Это всего лишь один из видов развлечения, и к тому же полезный…

Поколебавшись, она произнесла:

— Я боюсь, что чтение является причиной твоего молчания и рассеянности.

«Ну нет, чтение тут не при чём. Если бы ты только знала, что чтение отвлекает меня от усталости. Всё это время ум твоего сына занимает нечто иное, от чего даже чтение не может его отвлечь. От этого не существует лечения, и ни мать, ни кто-либо ещё из людей не способен отыскать его. Это недуг набожного сердца, которое в смятении, и не знает, что ему пожелать, кроме этих страданий!..»

Он лукаво заметил:

— Чтение подобно кофе: оно не повредит! Разве тебе не хотелось бы, чтобы я стал учёным, как и мой дед?

На её бледном круглом лице расплылись радость и гордость. Она произнесла:

— Да, конечно, я желаю этого всем сердцем. Но я хочу видеть тебя всегда в хорошем расположении духа…

Он улыбнулся:

— Я в хорошем настроении, как ты того и желаетешь. Не утруждай свой ум досужими домыслами.

Он заметил, что её забота о нём в последние годы только возросла, даже больше, чем необходимо, и больше, чем того хотел бы он сам. Её преданность ему, привязанность и опасения о том, что может причинить ему вред — или о том, что, как ей казалось, может причинить ему вред, — стали занимать её ум слишком уж сильно, так что ему было неудобно, и провоцировали его защищать свою свободу и достоинство. Хотя к такому развитию событий примешивались и иные причины, которые возникли сразу после гибели Фахми, когда на неё свалилось горе потери. Он никогда не переходил границ ласки и вежливости, защищая свою свободу.

Она сказала:

— Меня радует, что я слышу это от тебя. Хоть бы это было правдой. Я стремлюсь лишь к твоему счастью. Сегодня я молилась о тебе в мечети господина нашего Хусейна, в надежде, что Аллах внемлет моей мольбе.

— Амин…

Он поглядел, как она подняла кофейник, чтобы налить себе четвёртую чашку кофе, и уголки его губ растянулись в лёгкой улыбке… Он вспомнил, что посещение мечети Хусейна когда-то казалось Амине неосуществимой мечтой. И вот сегодня она ходит туда, сколько пожелает, когда идёт на кладбище или на улицу Суккарийя. Но какую же дорогую цену пришлось ей заплатить за подобную незначительную свободу! Он и сам питал несбыточные мечты. Какую же цену потребуется заплатить за них, чтобы они исполнились? Он заплатил бы любую цену, даже самую высокую, какая только возможна ради этого.

Он коротко рассмеялся и снова заговорил:

— От твоего посещения мечети Хусейна остались незабываемые воспоминания…

Амина ощупала руками свою ключицу и с улыбкой сказала:

— И неисчезающий след…

Камаль с некоторым воодушевлением заметил:

— Ты больше не домашняя узница, как прежде. Теперь ты вправе навещать Хадиджу и Аишу, или нашего господина Хусейна когда захочешь. Представь себе, чего бы ты лишилась, не ослабь отец поводья!

Она подняла на него глаза с выражением застенчивости или даже смущения, словно ей было неприятно упоминание о тех льготах, что она приобрела с потерей ребёнка. Затем она мрачно потупила взор, словно говоря: «Лучше бы всё было как прежде, и мой сын был жив». Но на словах она боялась выразить то, что кипело в её груди, не желая нарушить спокойствие Камаля. Она удовлетворилась тем, что сказала, будто оправдываясь за свою свободу:

— Мои выходы из дома от случая к случаю это всего лишь развлечение для удовольствия. Я посещаю Хусейна, чтобы помолиться там за тебя, и хожу к твоим сёстрам, чтобы удостовериться, что у них всё хорошо, да решить проблемы, которые, кажется, больше никто не способен решить, кроме меня!

Он без труда догадался о тех проблемах, что она имела в виду. Когда он узнал, что она посетила сегодня Суккарийю, спросил:

— Что нового в Суккарийе?

Вздохнув, она ответила:

— Как всегда…!

Он с сожалением покачал головой и с улыбкой сказал:

— Она создана для ссор. Такова уж Хадиджа…

Амина печально заметила:

— Её свекровь сказала мне: «Любой разговор с ней чреват серьёзными последствиями…»

— По-видимому, её свекровь выжила из ума!..

— Её оправдывает старость, но что оправдает твою сестру?!

— Интересно, ты на её стороне или на стороне правды?

И он многозначительно засмеялся, а Амина снова глубоко вздохнула и сказала:

— У твоей сестры горячий нрав. Она быстро выходит из себя даже от искреннего наставления. И горе мне, если я любезна с её свекровью из почтения к её возрасту и положению. Хадиджа потом с горящими глазами спрашивает меня: «Ты за меня или против?» Поистине, нет силы и величия ни у кого, кроме Аллаха. За меня или против!.. Разве мы на войне, сынок?.. Как ни странно, но иногда её свекровь не права, однако Хадиджа упорно продолжает препираться, пока сама становится не права..!