Фриш завершил свои эксперименты с критическими сборками металлического 235U в четверг 12 апреля 1945 года. Накануне Роберт Оппенгеймер написал Гровсу о радостной новости: Кистяковскому удалось получить настолько ровное и симметричное сжатие имплозией, что его экспериментальные данные совпали с теоретическими предсказаниями. Когда в Америке было 12 апреля, в Японии уже наступила пятница 13-е, и в ночь этого несчастливого числа В-29, бомбившие Токио, разбомбили лабораторию Рикен. Деревянное здание, в котором находилась установка для безуспешного эксперимента по газовой диффузии Ёсио Нисины, сгорело не сразу; пожарным и сотрудникам удалось потушить угрожавший ему огонь. Но уже после того, как погасли другие пожары, здание внезапно вспыхнуло. Оно сгорело дотла, и с ним окончательно погиб японский проект атомной бомбы. В Европе Джон Лансдейл готовился к спешной поездке в Штасфурт, где он должен был конфисковать остатки бельгийской урановой руды; позднее в апреле, когда Гровс узнал об успехе этой авантюры, он написал Джорджу Маршаллу памятную записку, в которой наконец подвел черту под германским проектом:

В 1940 году германская армия захватила в Бельгии и перевезла в Германию около 1200 тонн урановой руды. Пока этот материал оставался скрытым и в распоряжении противника, мы не могли быть уверены, что противник не занимается подготовкой атомного оружия.

Вчера я получил телеграмму, сообщающую, что мои сотрудники обнаружили этот материал близ города Штасфурта в Германии, и сейчас он перевозится в безопасное место вне Германии, в котором он будет находиться под полным контролем американских и британских властей.

Захват этого материала, составлявшего основную часть запасов урана, имеющихся в Европе, по-видимому, исключает всякую возможность применения Германией атомной бомбы в ходе этой войны[2533].

Тот же день, вокруг которого происходили все эти события, 12 апреля, подвел и еще одну черту: около полудня у шестидесятидвухлетнего Франклина Делано Рузвельта, позировавшего в это время для портрета в Уорм-Спрингс, штат Джорджия, произошло обширное кровоизлияние в мозг. Он впал в кому и прожил еще часть дня; в 3 часа 35 минут дня он умер. Он исполнял обязанности президента своей страны в течение тринадцати лет.

Когда известие о смерти Рузвельта достигло Лос-Аламоса, Оппенгеймер вышел из своего кабинета на крыльцо административного корпуса и обратился к мужчинам и женщинам, стихийно собравшимся там. Они, как и другие американцы в любом другом месте, скорбели об утрате лидера страны. Некоторые беспокоились, будет ли теперь продолжен Манхэттенский проект. Оппенгеймер назначил на утро воскресенья церемонию прощания, на которую могли прийти не только работники Технической площадки, но и все остальные.

«Утром в воскресенье плато было покрыто глубоким слоем снега, – вспоминает этот день, 15 апреля, Филипп Моррисон. – Выпавший за ночь снег скрыл грубые конструкции города, заглушил шум его деятельности и придал пейзажу однородную белизну, над которой светило яркое солнце, и все стены отбрасывали глубокие синие тени. Это не было похоже на траурное убранство, но выглядело как признание чего-то, нужного всем нам, как жест утешения. Все пришли в театр, где Оппи тихо говорил в течение двух или трех минут, высказав то, что было на сердце и у него, и у нас»[2534]. Это была одна из лучших речей Роберта Оппенгеймера:

Три дня назад, когда мир узнал о смерти президента Рузвельта, плакали многие из тех, кто не привык проливать слезы, молились многие мужчины и женщины, не привыкшие молиться. Многие из нас с глубокой тревогой смотрели в будущее; многие из нас ощутили меньшую уверенность в том, что результаты нашей работы смогут послужить благому делу; все мы получили напоминание о том, насколько драгоценно человеческое величие.

Мы пережили годы великого зла и великого ужаса. Рузвельт был нашим президентом, нашим главнокомандующим и, в старом и неизвращенном смысле этого слова, нашим вождем. Люди всего мира видели в нем пример и символ надежды на то, что зло нашего времени никогда более не повторится, что те ужасные жертвы, которые уже были принесены и которые еще предстоит принести, приведут нас к миру, лучше приспособленному для жизни человека…

В индуистском писании, Бхагават-гите, сказано: «Человек – это существо, суть которого есть вера. Он есть то, что есть его вера». Веру Рузвельта разделяют миллионы мужчин и женщин всех стран мира. Именно поэтому мы можем сохранять надежду, именно поэтому нам следует посвятить себя надежде, что его добрые дела не закончились с его смертью[2535].

Вице-президент США Гарри С. Трумэн из города Индепенденса, штат Миссури, знавший о существовании Манхэттенского проекта лишь в самых общих чертах, говорил впоследствии, что, когда он услышал от Элеоноры Рузвельт, что должен стать президентом вместо Франклина Рузвельта, он «все время думал: “Гром грянул! Гром грянул!”»[2536] Между четвергом, днем смерти Рузвельта, и воскресеньем, днем церемонии прощания, Отто Фриш сдал Роберту Оппенгеймеру свой отчет о первом экспериментальном определении критической массы чистого 235U. Для «Малыша» требовалось более одной критической массы, но удовлетворение этого требования было теперь лишь вопросом времени. В Лос-Аламосе тоже грянул гром.

Часть III

Жизнь и смерть

Что будут думать о нас люди будущего? Скажут ли они, как Роджер Уильямс сказал о некоторых индейцах Массачусетса, что мы были волками с человеческим разумом? Решат ли они, что мы отказались от своего человеческого существа? У них будут для этого основания.

Ч. П. Сноу

Я вижу, что внутри нас, людей, есть два великих экстатических стремления. Одно из них – это стремление участвовать в жизни, и оно ведет к созданию новой жизни. Второе – стремление избежать смерти, которое трагически становится источником смерти. Жизнь и смерть – это наш дар, мы способны давать жизнь или нести смерть.

Гил Элиот

18

«Тринити»

В течение двадцати четырех часов после смерти Франклина Рузвельта Гарри Трумэну рассказали об атомной бомбе два человека. Первым был прямой и седовласый Генри Льюис Стимсон, заслуженный военный министр. Он поговорил с только что вступившим в должность президентом после короткого заседания кабинета, которое Трумэн созвал после принесения присяги вечером того же дня, когда умер Рузвельт. «Стимсон сказал мне, – сообщает Трумэн в своих воспоминаниях, – что хочет, чтобы я знал об одном гигантском развивающемся проекте – проекте, направленном на разработку нового взрывчатого вещества почти невероятной разрушительной силы. Он считал,