Почти теряя сознание, ядотянулся добутылочки сзельем. Вцепился зубами втугую пробку.

Пробка неподдавалась, зубы противно скрежетали постеклу.

Дасколько желет эта отрава хранилась уКазимира⁈

Япопытался вытащить пробку коренными зубами— если сломаются, ихнетак жалко! Зубы сорвались, иядокрови прокусил губу.

Резкая боль принесла облегчение. Яснова впился впробку иона, миллиметр замиллиметром, стала поддаваться.

Наконец, пробка схлопком выскочила изгорлышка.

Явыплюнул еёвместе скровью истал торопливо глотать горькое зелье. Такое ощущение, что его варили излистьев пополам сжелчью!

Руки ходили ходуном как узаправского алкаша.

Первый жеглоток подействовал наменя странно. Струна вгруди неперестала звенеть, ноякак будто отстранился отэтого ощущения. Тело, вкотором происходили чудовищные перемены, оставалось моим.

Нооно больше небыло мной.

Настоящий «я» смотрел нанего одновременно изнутри исостороны.

Чёрт, японимаю, как по-идиотски это звучит. Нонемогу по-другому описать то, что происходило.

Меня по-прежнему трясло судорогами. Каждая клеточка визжала иныла отболи.

Ноэто больше немешало мне думать.

Явсё-таки превращаюсь— такой была первая мысль. Она испугала меня, нонепривела вужас— зелье действовало.

Ясделал ещё глоток. Лампочка под потолком потускнела. Или это стало темно вглазах?

Какая разница? Что так, что так— всё равно ничего невидно. Даиненачто смотреть, кроме старых инструментов имотка верёвки настене.

Жаль только, что вчера ядважды сумел уйти отсмерти, асегодня она всё-таки меня догнала!

Темнота ещё сгустилась, ивдруг изнеё выплыло знакомое лицо.

Тот самый бродяга, который подсказал мне ловить магических тварей!

Его худое лицо сзапавшими щеками иседыми бровями наплывало наменя. Тонкие бледные губы беззвучно шевелились.

—Смотри!— прочитал япогубам.— Смотри!

Внезапно ябез всякой паузы перевоплотился вэтого бродягу.

* * *

Бродяга копался вурне возле входа вБотанический сад— искал бутылки или алюминиевые банки.

Выудил банку из-под чешского «Будвайзера». Внутри что-то плескалось— редкая удача!

Бродяга вдва глотка допил оставшееся пиво ирасплющил банку ударом дырявой подошвы.

Рядом сним остановился большой серый автомобиль. Стекло состороны пассажира опустилось.

—Эй! Заработать хочешь?

Опасливо, как битая собака, бродяга подошёл кавтомобилю. Бежать идумать нечего— ноги болят, подошва наботинке оторвана.

Даикуда ему бежать? Водворы?

Так там, если догонят— точно забьют насмерть.

Лучше сразу упасть, закрыть голову руками итерпеть.

Наулице хотя быпрохожие есть. Если что— крикнут квартального.

—Подойди ближе, небойся! Дорогу покажешь? Заблудились мывваших переулках.

Рука протянула ему десятку.

Ничего себе!

Бродяга разглядел назапястье дорогие часы. Настоящая «Ракета», золотые.

Дорогу показать— это бродяга мог запросто.

НаПетербуржской стороне онзнал все подворотни.

—Нам дача Громова нужна— как туда проехать?

Яподошёл вплотную кмашине.

Широкая дверь открылась, ибродяга увидел просторный салон, зачем-то застеленный клеёнкой.

Вдруг сильные руки толкнули его вспину, ионмордой вперёд влетел всалон. Кто-то закинул его ноги, дверь позади мягко захлопнулась.

Бродяга дёрнулся было, носверху больно ударили пошее, ипочти сразу укололи вплечо.

Вглазах всё поплыло, ионотрубился.

Очнулся вжелезной клетке, которая стояла вкаком-то подвале.

Исразу понял— кранты! Отсюда невыбраться.

Одежду снего сняли, даже трусов неоставили. Ивымыли ещё падлы, пока без сознания валялся!

Неуспел бродяга очухаться, как щуплый парнишка, дежуривший возле клетки, закричал кому-то:

—Валентин Григорьевич! Семнадцатый очнулся!

Наэтот крик явился пожилой очкарик вбелом халате. Внимательно осмотрел бродягу. Заставил повернуться одним боком, потом— другим.

Бродяга послушно крутился перед ним, как шлюха перед клиентом. Спорить— себе дороже. Усторожа дубинка, даидругие охранники наверняка есть.

Осмотрев его, Валентин Григорьевич коротко распорядился:

—Накормить.

Иушёл.

Услышав про кормёжку, бродяга даже приободрился.

Значит, если иубьют, тонесегодня.

Щуплый приволок ему алюминиевую миску, полную каши смясом. Иещё одну— совощами.

Бродяга жрал, пока неспёрло дыхание, акожа навпалом животе натянулась, слово барабан. Жрал, даже когда еда уже нелезла— доикоты, доотрыжки.

Всё сожрал имиски вылизал.

Сдохнуть— так хоть сытым!

Ноего никто неубивал.

Кормили трижды вдень, исытно— бродяга даже толстеть начал. Через пару дней намазали какой-то мазью, откоторой стал подживать застарелый лишай.

Прямо больница икурорт.

Если бынеохранники савтоматами.

Пару раз они проходили мимо его клетки. Бродяга навсякий случай забивался вугол, ноохранники необращали нанего никакого внимания.

Щуплый парнишка тоже сним неразговаривал. Приносил еду, уносил пустые миски. Вычищал парашу.

Поначалу было неловко делать свои дела навиду увсех. Ночерез пару дней бродяга привык. Ачто такого? Человек ковсему привыкает.

Однажды пришёл молодой, длинноволосый— видно, лаборант. Спросил, как зовут исколько лет. Всё записал втолстую конторскую тетрадь.

Ещё спрашивал про болезни. Нобродяга засвою жизнь чем только неболел— так что лаборант устал писать иплюнул.

Через неделю ему сделали укол.

Снова появился очкастый Валентин Григорьевич. Велел встать, прижаться спиной кклетке ибольно уколол вправую ягодицу.

Бродяга нестал спрашивать, что ему вкололи— охранник рядом склеткой отбивал всякое желание задавать вопросы.

Аещё через сутки ему стало плохо.

Сначала навалилась тоска. Она неожиданно взяла железной рукой занебритый кадык, ибольше неотпускала.

Бродяга неожиданно вспомнил дочку, которую невидел уже несколько лет.

Иришка сматерью жили недалеко— вЦарском Селе. Можно ипешком добраться, если захотеть.