– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжёлое знамя, и побежал вперёд с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

И действительно, он пробежал один только несколько шагов».

Подвиг князя Андрея не мог изменить хода сражения. Когда молодой Наполеон Бонапарт взбежал со знаменем на Аркольский мост, за ним шли солдаты, только на мгновение заколебавшиеся. При Аустерлице дело было не в минутном колебании – исход боя был предрешён.

Может быть, князь Андрей даже и понимал это, бросаясь вперёд со знаменем в руках. Он ведь ещё вчера думал, что этот день принесёт ему гибель. Но он не мог поступить иначе: единственный способ избавиться от стыда, от своего личного позора был для него в том, чтобы остаться честным и мужественным, когда все бегут.

Кутузов понял это. Позже, когда всё кончилось, он писал отцу князя Андрея: «Ваш сын, в моих глазах… с знаменем в руках, впереди полка пал героем, достойным своего отца и своего отечества».

Описывая подвиг князя Андрея, Толстой не произнесёт ни одного возвышенного слова – эти слова возникнут только в письме Кутузова, от его лица. А сам автор пишет о происходящем нарочито просто, подчёркивая тяжесть знамени, которое князю Андрею так трудно удержать, что в конце концов он уже бежал, «волоча его за древко», и ранение князя Андрея происходит вовсе не величественно: «Как бы со всего размаха крепкой палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову».

Это – война, как её видит Толстой, с кровью и грязью, с болью и страданиями; война без прикрас; и самого благородного, возвышенного человека она грубо бьёт, как палкой, он падает на спину и ничего уже не видит над собой, «кроме неба, – высокого неба, не ясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нём серыми облаками». А на правом фланге Багратион делает в это время то, что не удалось сделать Кутузову вблизи царя, – оттягивает время, чтобы сохранить свой отряд. Он посылает Ростова найти Кутузова (а Николай мечтает – царя) и спросить, пора ли вступать в бой правому флангу. Багратион надеялся, что посланный вернётся не раньше вечера…

До сих пор мы видели битву глазами князя Андрея, который с горечью понимал, что происходило перед ним. Теперь Толстой передаёт наблюдательную позицию ничего не понимающему, восторженному Ростову.

Отправившись разыскивать Кутузова «в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно», он и представить себе не мог, что на левом фланге все бегут. Он «ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось», и поддерживал в себе бодрость одной мыслью, очень для него характерной: «Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!»

Навстречу ему скачут кавалеристы – в атаку на французов, и Борис Друбецкой встречается ему, счастливо оживлённый участием в атаке… И Берг останавливает Ростова фантастически нелепым рассказом о том, как он, раненный в правую руку, взял шпагу в левую: «В нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари…»

Но Ростов уже чувствует безумие происходящего. Как ни мало он опытен, но, услышав «впереди себя и позади наших войск… близкую ружейную стрельбу», думает: «Неприятель в тылу наших войск? Не может быть…»

Вот здесь-то в Ростове просыпается мужество. «Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и моё дело погибнуть со всеми вместе». (Курсив мой. – Н. Д.)

Не знает князь Андрей, лежащий под высоким небом, что хвастливый юнкер, так раздражавший его своими рассказами, пришёл к тем же мыслям, какие заставили его выйти вперёд со знаменем.

«Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют».

Ему жалко себя – как было жалко при Шенграбене. Он думает о матери, вспоминает её последнее письмо и жалеет себя за неё… Но всё это – иначе, не так, как было при Шенграбене, потому что он научился, слыша свой страх, не слушаться его. Он всё едет вперёд, «уж не надеясь найти кого-нибудь, но для того только, чтобы перед самим собой очистить свою совесть», и внезапно видит своего обожаемого императора – одного, среди пустого поля, и не осмеливается подъехать. Да и в самом деле, о чём теперь спрашивать, когда день идёт к вечеру, армия разбита, и только отряд Багратиона сохранён благодаря разумной хитрости его командующего.

В эту горькую минуту Ростов встречает повозки Кутузова. Как давно, кажется (вчера!), князь Андрей встретил тех же солдат и услышал тот же разговор:

«– Тит, а Тит! – сказал борейтор.

– Чего? – рассеянно отвечал старик.

– Тит! Ступай молотить.

– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик.

Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка».

Зачем Толстой дважды – перед началом боя и в конце его – повторяет нелепую шутку кутузовского кучера? Затем ли, чтобы показать, как далека от солдат эта война, на которой они гибнут, не понимая её смысла? Или – потому, что пока люди живы, они сохраняют способность шутить? Или есть у него ещё какая-то цель? Не берусь ответить решительно, но такой грустью веет от этой тупой шутки…

И сразу следом за ней – короткий рассказ о том, как, оттеснив русских солдат на покрытые льдом пруды, французы начали стрелять по льду; солдаты гибли под ядрами; в воду рушились люди, лошади, пушки; среди всего этого метался Долохов, первым прыгнувший на лёд…

Так кончилась битва при Аустерлице. Кутузов был прав, но никто не признаёт его правоты после сражения.

Все вернутся к своим делам – все, кроме князя Андрея, истекающего кровью на Праценской горе с древком в руках (знамя взято французами). Здесь, на Праценской горе, почти в бреду, князь Андрей переживает минуты, которые во многом изменят его жизнь, определят всё его будущее. Он услышит голоса и поймёт французскую фразу, сказанную над ним: «Вот прекрасная смерть!»

«Князь Андрей понял, что это было сказано о нём и что говорит это Наполеон… Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в ту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило между его душой и эти высоким бесконечным небом с бегущими по нём облаками…»

Что же понял князь Андрей на поле Аустерлица? Нет, он не пришёл к богу, как мечтала сестра, княжна Марья, надевая на него образок, отнятый, а теперь, после разговора с Наполеоном, возвращённый