Шрифт:
Закладка:
– Ты не толстая, – тут же заупрямился он.
– Тогда ты слепой! – У меня уже нервы начали сдавать.
– Ты сама посмотри, – он заставил меня поднять руки и провел по моим ребрам ладонями. Ребрам? У меня ребра торчат? Я посмотрела вниз и глазам своим не поверила. – Ты не толстая. Ты очень, очень худая. Тебя кормить надо, а ты не ешь ничего!
Было видно, что он едва сдерживается, чтобы тут же не потащить меня на кухню, чтобы накормить силой, как это делала раньше Клавка. Я же изо всех сил пыталась понять, что со мной такое произошло, что на харчах Иннофунтия я так похудела. Лишь через несколько секунд до меня дошло, что я больше не принимаю транквилизатор, который и способствовал набору веса… То есть, я могу есть все, что угодно? Нет, тогда я совершенно точно стану еще толще, чем раньше.
– Уфф, – я едва в воду не села, потом вспомнила, где я нахожусь и подошла к краю каменной чаши. – Так, вот теперь у меня точно пропала тяга к таблеткам. Любая тяга к любым таблеткам, – поправила я себя. – Гардероб придется обновить, – я принялась выбираться из чаши.
Клыков подхватил меня и помог вылезти. Я направилась прямиком к прохладному водопадику, перебирая в голове то, что только что осознала. И вдруг вспомнила, что Леонид мне так и не рассказал про оборотней и женщин.
– Так что там с оборотнями не так? – Я намылила волосы травяным шампунем, запах которого мне теперь казался самым вкусным на свете. Настроение было на высоте.
– У оборотня может быть только одна женщина, – наконец, выдавил он из себя.
– Почему, – я смыла шампунь и отфыркалась от воды, пустив под поток и Леонида.
– Так заведено природой. Мы можем выбрать женщину лишь один раз в жизни, и если нам удается создать с ней семью, то это навсегда, – заявил он, активно моясь.
– Угу, – да-да, верим мы в эти бабушкины сказки. Сначала мужик говорит, что ты единственная, и никого другого быть не может, а потом начинает изменят направо-налево. Дай бог, если с женщинами. Плавали, знаем. – Это все здорово, но я проголодалась.
Леонид
За ужином я следил за каждым ее движением. Я впервые видел, чтобы ей нравилась еда. Да что там. Она смаковала каждый кусочек. Наверное, поэтому я на нее насмотреться не мог. Как, впрочем, и всегда. И надышаться ей я не мог тоже. С каждым днем становилось все трудней отходить от нее хоть на какое-нибудь расстояние. Речи о том, чтобы спуститься в город, даже не шло. Очень тяжело жить, когда привязка идет полным ходом.
И еще, я сегодня попробовал ее кровь, отчего уже завтра моя привязка будет полностью закончена. Дело останется лишь за ней. Но вряд ли она добровольно согласится попробовать кровь оборотня, а обманом я ее не буду заставлять этого делать. Она и так в этой жизни никому не доверяет, и потерять хоть какое-то уважение в ее глазах я не хотел.
Вообще-то большинство оборотней, встретив свою пару, буквально в первые сутки привязывают ее к себе близостью. Обмениваются кровью как бы невзначай, проводят незаметные ритуалы… А когда пара узнает о том, кто перед ней, становится уже поздно. Женщина к тому времени жить без своего оборотня не может. Как и он без нее. Я так не хочу. Не все средства хороши для достижения цели. Да и просто… Я бы хотел, чтобы женщина сама захотела быть со мной. Чтобы не природа и моя кровь за нее все решили, а она сама выбрала меня.
Когда она спросила, нравится ли мне, я едва не впал в ступор. Нравится? Она шутит? Это слишком незначительное слово, чтобы описать то, что со мной происходит. Даже любовь теряется на фоне того урагана, который поглощает мою сущность с каждым ее вдохом. Она все для меня на этой планете и за ее пределами. Она гораздо важнее, чем все остальные и я сам, и так теперь будет всегда, я надеюсь. Либо меня уже не будет. Но я готов рискнуть.
– Я объелась, – Вероника откинулась на спинку стула и осоловело оглядела кухню.
Я же только сейчас обратил внимание на то, что она впервые за все время пребывания в этом домике осилила больше половины небольшой тарелки. Это все-таки прогресс.
– Спать? – Вскинул я брови.
– А на звезды смотреть? – Вероника посмотрела в окно, где сейчас завывала вьюга.
В горах погода часто меняется. Только звериное чутье всегда помогало мне вовремя уходить от снежных буранов и проливных дождей. А Веронику просто страшно выпускать на улицу в такой снег. Она в двух метрах от дома потеряется.
– Завтра посмотрим, – пообещал я, предчувствуя, что завтра погода будет хорошей.
– Ты только обещаешь, – дернула она плечом. – И вообще, ты обещал сводить меня на макушку горы.
– На плато, – поправил я ее.
– Пока что ты никуда меня не отвел, – насупилась она.
– Послезавтра сходим. Наст подмерзнет и пойдем, – просчитал я. – А теперь пора спать.
– Я еще порисовать хотела, – она быстро прикрыла зевок ладошкой. – Только полчасика, – быстро добавила она, видя, что я начну сейчас возражать.
Я никак не мог уловить этот быстрый переход от капризной девочки до обольстительной кокетки. Видимо, она сама не понимала, что в совершенстве… играет свои роли, переключаясь с одной на другую. Это помогало ей выжить когда-то, и это помогает ей не сойти с ума сейчас. Гибкая психика. Но… насколько это хорошо? С ее-то стальным характером.
– Хорошо, рисуй, – решил я и помог ей добраться до комнаты. Она уже в категоричной форме стала отказываться от того, чтобы я носил ее на руках. – Но если ты устанешь, то скажешь мне, – я помог ей сесть на кровать.
– Да-да, Арина Родионовна. Клыков, ты ведешь себя, как моя нянька, – насмешливо фыркнула она.
Я нахмурился и сел в угол, чтобы отобрать материал для крышки короба, куда требовались ветки меньшего диаметра. Что-то я не очень-то хочу, чтобы Вероника меня нянькой считала. Она должна увидеть во мне мужчину, а не кого-то другого. И как ей показать, что я – мужчина?
Я покосился на девушку, которая что-то увлечено рисовала на холсте. Странно, она обычно выбирает бумагу. Что же она сегодня такое эпическое решила написать, что взялась за холст? Интересно. Но я стоически решил не подглядывать за ее работой. Пусть творит, а уж когда перестанет меня стесняться, то сама покажет.
Как ни странно, что бы Вероника не думала про свое тело, показывать его мне она не стеснялась, а вот картины… То есть тело обнажить для нее проблем не было, а вот душу… Туда она никого не пускала. И то, что она хоть немного приоткрыла мне часть своих тайн, я считал великим достижением. Конечно, будь она совершенно здорова, то вряд ли я бы хоть толику от нее услышал, а так…
Мне нравилось наблюдать за ее лицом, когда она бралась за кисть. Этакая смесь вдохновения с легкой толикой ехидства. Было такое ощущение, что она считает краски живыми, иногда шипит на них, когда считает цвет неподходящим. Она и с другими вещами иногда разговаривает и смешно морщит носик, когда я ее застаю за этим занятием.
