Шрифт:
Закладка:
Рассказала и о том, как сильно Роуз и Хьюго любили Рона и каким замечательным отцом он был, но потеря терпения из-за его все более несдержанного поведения начала незаметно влиять на их отношения с детьми.
Она почти забыла о самом Люциусе, пока удаляла эту пресловутую рану, гноившуюся с годами все больше и больше.
Гермиона беззастенчиво рассказывала о своей почти несуществующей близости с Роном и о своей уверенности, что больше он не находит ее привлекательной, как она подозревала, из-за ее увеличивавшегося веса. Гермиона могла бы поклясться, что Люциус фыркнул в свой кофе, но это лишь отдаленно промелькнуло в сознании, поэтому она проигнорировала его фырчание и продолжила говорить. Гермиона обнаружила, что как только плотина оказалась разрушена, она больше не могла остановить поток слов и, едва переводя дыхание, продолжила сокращенную историю своей жизни.
Она рассказала ему о своих близких отношениях с Гарри и совершенно отвратительных с его женой Джинни, своей бывшей подругой. Гермиона бессознательно нахмурилась, описывая хрупкие отношения со своими постоянно осуждающими ее и чрезмерно критичными родственниками, и рассказала о событиях, которые спровоцировали ее пребывание в Св. Мунго с последующим арестом Рона. Наконец высказала свои опасения по поводу того, что развод может сделать с детьми, и таким тихим голосом, что ему пришлось даже напрячься, чтобы расслышать, рассказала ему о своем решении остаться с Роном, пока Роуз и Хьюго не закончат Хогвартс.
Ко времени окончания разговора она почувствовала себя эмоционально и физически опустошенно, но все же удивительно легко, будто огромный груз был наконец-то снят с души. Она посмотрела на часы и с удивлением осознала, что проговорила почти два часа подряд, а Люциус ни разу не прервал ее, хотя она и чувствовала, как внимательные серые глаза и сверлят ее на протяжении всего рассказа.
Молчание, последовавшее за ее эмоциональными излияниями, было заполнено невысказанными вопросами Люциуса. Она чувствовала, как они парят в воздухе, желая быть услышанными, но в данный момент эмоционально она была слишком пустой, чтобы услышать их.
Наконец Люциус встал и протянул руку, лицо его приняло абсолютно нейтральное выражение. С минуту Гермиона смотрела на него, не зная, чего он от нее ждет, но потом решила все же довериться, взяла за руку и вышла за ним из комнаты.
Он вывел ее во внутренний дворик, где на двоих Поппи приготовила чудесный завтрак, и Гермиона вдруг поняла, как сильно проголодалась. Она благодарно улыбнулась, когда Люциус отодвинул для нее стул, и начала наполнять свою тарелку.
Она пыталась сосредоточиться на прекрасном утре и вкусной еде, но взгляд ее все равно был прикован к Люциусу, несмотря на неоднократные попытки сосредоточиться на чем-то другом. Она знала, что если останется в этом доме наедине с ним еще надолго, то это будет означать, что они играют с огнем.
Гермиона поймала себя на том, что смотрит, как он ест, завороженная этим простым действием. Просто смотреть на то, как губы его обхватывают вилку, когда он откусывает кусочек ананаса, язык высовывается, чтобы поймать капельку сока, угрожающую капнуть на стол, все это было так невероятно эротично, так, что она вдруг даже поймала себя на том, что ужасно хочет превратиться в какой-нибудь персик.
"Ты ж уже решила, что не будешь этого делать… ТАК ЧТО ПРЕКРАТИ!" — Гермиона молча отчитывала себя, неохотно возвращая взгляд к еде, но внезапно обнаружила, что у нее совсем нет аппетита.
Люциус также пытался контролировать свои эмоции, которые, казалось, бушевали в нем в пятнадцати разных направлениях одновременно. В первую очередь он беспокоился о Гермионе, с ней ужасно обращался… тот… никчемный придурок, которого она называла своим мужем. Люциус понимал ее желание сохранить брак, сохранить его во имя детей, но ненавидел то, что она предавала собственные желания ради того, что было нужно ее семье, особенно, если учесть, что они вовсе не ценили ее.
Люциус знал, что эта женщина пробуждает в нем сильное чувство защитника, наряду с мириадами других спутанных эмоций, которые он никогда не испытывал раньше, но знал, что исследовать эти чувства сейчас было бы на редкость опасно для них. У обоих были разваливающиеся в этот момент браки, и оба были полны решимости поступить правильно… к чему бы все это ни привело.
Люциус вздохнул и посмотрел на Гермиону, которая безуспешно пыталась изобразить интерес к еде. Волна желания захлестнула его, когда она задумчиво прикусила нижнюю губу, и потребовалась вся сила воли, чтобы не протянуть руку и не схватить эту губу зубами, высасывая ее сладкую полноту.
"Черт возьми! Эта женщина сводит меня с ума!" — подумал Люциус, ненавязчиво пытаясь поудобней устроить растущую эрекцию.
— Люциус… — быстро заговорила Гермиона, решив нарушить молчание и сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, как он слизывает сок.
— Гермиона… — начал одновременно с ней Люциус, отчаянно пытаясь заставить ее перестать жевать эту проклятую губу, о которой не мог спокойно думать.
Оба нервно засмеялись, и Люциус жестом предложил Гермионе начать первой, но она вдруг поняла, что на самом деле понятия не имеет, что же ему сказать… кроме…
"Я хотела бы стать персиком, чтобы ты мог меня съесть!"
Кроме того, что слова прозвучали бы невероятно банально и пошло, она знала, что это, вероятно, станет слишком большой откровенностью для такого мужчины, как Малфой.
"Мда… Так не пойдет. Просто… скажи какой-нибудь тупой комментарий про погоду или какое-нибудь другое ничего не значащее замечание, просто… чтоб не… думать… о… сексе!"
Гермиона глубоко вздохнула, чтобы собраться с духом, и произнесла:
— Вы… любите персики?
"Так держать, Гермиона… Значит, а любите ли вы персики??? Почему бы тогда просто не сорвать с себя одежду и не предложить ему себя в качестве десерта, раз уж очень хочется?" — она даже мысленно застонала от недостатка у себя контроля.
Люциус выглядел смущенным, поскольку нигде не виднелось персиков, поэтому он не был уверен, что именно вызвало этот вопрос, но затем член внезапно поднялся, и образ ее
