4

Марина нехотя осматривается, возвращаясь в явь из своих грез. Она по-прежнему на лестнице возле заколоченного подъезда. Толпа работяг рассеялась, все звуки притихли. Лишь изредка то тут, то там мелькают кроткие торопливые тени, слышатся шаркающие вдаль шаги. Ни рева мотоциклов, ни шума шоссе. Настырный и колкий ветер по-зимнему прохватывает, прожигает дыхание. Марина старается немного одернуть мини, натягивает футболку, чтобы цепкие лапы сквозняка не леденили поясницу. Она обнимает себя за плечи, но теплее не становится. Окна мраморного здания пялятся в ночь темными недоверчивыми глазницами. Никто не входит и не выходит из соседних подъездов. Галка срывается с карниза, хлопает крыльями. Вдали как будто тихо трубит горн. Тишина. Полночь.

Неожиданно Марину пронзает ярко-синяя молния. В кромешной тьме она начинает судорожно ощупывать ступеньку, на которой сидит. Вот сверток Резы. Но где же пакет с леденцами? Он лежал здесь. С малиновыми и ежевичными леденцами. Марина ощупывает все ступеньки лестницы, одну за другой. Ее плечи, руки, колени начинают нетерпеливо дрожать. Марина упрямо, неистово ощупывает ступеньки, всхлипывая, досадливо затягивая в узел растрепавшие по лицу волосы, расчесывая до крови саднящий на лбу прыщик. Она ломает ноготь, вся сотрясаясь от холода. Но пакетика с ее леденцами нигде нет.

Личико Марины обветренное и распухшее. Она наревелась, немного успокоилась и теперь сидит, изо всех сил сжимая коленями лодочку ладоней, медленно покачивается из стороны в сторону и не представляет, что делать дальше. У нее нет карты города, нет телефона, нет ее леденцов. Видимо, кто-то из ссутуленных работяг, заметив в свете фар блеск карнавальных оберток, украдкой схватил пакетик, упрятал его за пазуху. И унес, пока она грезила о предстоящей ночи любви. Теперь в левом виске Марины кружит крошечная серебряная мушка, как всегда оповещающая, что скоро она утратит способность угадывать, восхищаться и шутить. Скоро она начнет медленно испаряться, превращаясь в покорную и безликую прозрачность. Уже-уже, прямо сейчас начинается погружение в зыбкий мир, с властелином которого предстоит встретиться минут через двадцать, перед самым обмороком.

Не зная, что делать, как справиться, Марина хватает сверток Резы. Бездумно и яростно, будто от этого зависит вся ее жизнь, вытряхивает оттуда небольшую картонную коробку. Марина ожидает обнаружить в ней все, что угодно. Нетерпеливо, как уж придется, разрывает, растрепывает ее пальцами и зубами. Лучше бы там оказались пряники с повидлом. Или хотя бы ссохшиеся столетние финики. Но в алчном, заледенелом от холода кулачке Марины оказывается кружево. Мягкое, тонкое, почти невесомое. Мимо проезжает военный фургон, освещая тусклыми фарами мусорные баки, позволяя мельком угадать стройку на противоположной стороне улицы. В мутноватом свете Марина силится разглядеть находку. У нее в руках – кружевное бордовое платье с рукавами из парчи. Сплошные дырочки, паутинки, легкость. Изящное и дразнящее платье на один час, чтобы вскоре небрежным движением сбросить его и безвозвратно забыть где-нибудь на полу в ванной. Это подарок, ведь они с Резой полгода как неразлучны. Ведь между ними уже полгода пульсирует и горит, возможно, самая сильная любовь на планете. Фургон исчезает за поворотом. Повсюду – кромешная тьма, прорезаемая, будто ржавым зазубренным ножом, истошными воплями кошек. Озираясь по сторонам, всхлипывая и дрожа, Марина начинает раздеваться. Маленькая, в атласном нижнем белье, она становится мелкой медной дрожью, продолжая с каждой секундой скатываться в серую пропасть полуобморока. И ей необходимо что-нибудь сладкое – сейчас же, сию же минуту.

Кружевное платье облегает как вторая кожа, доходит почти до колен и совсем не греет. Отчаявшись дождаться Резы, Марина срывается с места, на всякий случай озирается, стараясь запомнить ряд грозных и запертых подъездов, мусорные баки на той стороне улицы, стройку. Потом она шагает в ночь. И бежит не зная куда по самой темной стороне улицы. Назойливая серебряная мушка раскалилась добела у нее в виске, отчаянно требуя сладкого. Уши глохнут к окружающим звукам. Только пульс оглушительно выстукивает в виске, в шее, в затылке. Быстрее, нужно куда-нибудь добежать до начала головокружения. До появления вестника. Марина несется, шаря рукой по шершавым бетонным заборам, по стенам остановок, по фасадам кирпичных будок, по алюминиевым прилавкам заколоченных ларьков Черного города.

Несколько минут спустя она ковыляет по незнакомому проулку в кромешной тьме. Впереди трепещущий островок жидкого света, как огромное скопление моли – единственный встреченный на пути фонарь. В голове гремят погремушки, пиликают цикады, как если бы там был летний полдень, полнящаяся духота, одуряющее приближение грозы. Тяжкая невесомость овладевает телом. Ремешки босоножек вгрызаются в лодыжки, скользят по сукровице наметившихся мозолей.

В руках нарастает оторопь, в пальцах назревает невозможность что-либо удержать. В ногах возникает дрожь, постепенно растекаясь в лодыжки, колени, доходя до бедер. Марине кажется, что она на палубе корабля, швыряемого разбушевавшимся морем с волны на волну, снова с волны на волну сквозь бездну. В сероватом кружке фонарного света перекошенный мусорный бак. Две крысы, испугавшись, вразвалочку трусят через узкий проулок, в подвальное оконце барака. Темные окна деревянных строений сливаются в недобрый, недоверчивый взор. Отчужденность окраины Черного города заставляет Марину почувствовать, как она убывает, как она каждую секунду завершается, наливаясь утомительной невесомостью. Она готова привалиться к любой стене, красться под низкими окнами бараков, цепляясь ногтями за занозистые доски, из которых торчат шляпки ржавых гвоздей. Не прислушиваться, не всматриваться в темноту, не вдаваться в происходящее вокруг. Только вперед: еще шаг и еще шаткий, сбивчивый шаг.

А потом посреди проулка возникает он. Вырывается из темноты. Отделяется от ночи. Темный, парящий над асфальтом. Еще неразличимый, темный силуэт. Вестник обморока приближается к Марине, как всегда, беззвучно. В развевающемся темно-сером одеянии, с растрепанными вихрами, отдающий горчинкой свинца, кисловатой немотой олова. Обычно в этот миг от леденящего ужаса, от смятения, вызванного его тихим и неожиданным явлением, Марина всегда ломалась, силилась зажмуриться, старалась отпрянуть. И пропадала. Но события этого вечера неожиданно придали ей храбрости. Марина решила держаться. Решила дерзить. Она впервые в жизни захотела рассмотреть вблизи вестника обморока, печального и кроткого ангела, уносящего на своих сизых крыльях всех, кто им зачарован. Именно сегодня Марина отважилась заглянуть ему в лицо, прямо в глаза. Она больше не чувствует окаменевших от боли ног, но все равно делает шаг. Она делает еще один шаг в жалящих босоножках. Медленно и сбивчиво, спотыкаясь на щербинах асфальта, норовя ухватиться за столбы слепых фонарей, Марина приближается к вестнику обморока, к темно-серому властелину ослабевшего, ускользающего мира.