— Это помогает тебе простить себя.

Мои челюсти сжимаются.

— Ты опять входишь в режим Фрейда.

— Это называется психотерапия, Готье. Тебе стоит попробовать.

— Бл*дь, нет… Иисусе! — я вздрагиваю и тру лодыжку после пинки Зигги.

— Следи за языком, — говорит она сквозь зубы, натягивая улыбку. — Ты же исправляешься, помнишь?

Я тоже изображаю улыбку.

— Что ж, учитывая то, как много ты меня била, как минимум один из нас справляется с изменением своего имиджа.

Уголки её губ приподнимаются в искренней улыбке, когда она отпивает воды.

— Прости. Это привычка. Мои братья очень склонны к физическим мерам. Само существование в доме Бергманов — это контактный вид спорта.

— Ага, ну что ж, я не Бергман.

— Ты прав. Прости. Я больше не буду тебя бить. Но нам нужен какой-то сигнал, чтобы напоминать тебе контролировать сквернословие. Как насчёт слова?

— Слова?

Она пожимает плечами.

— Типа, кодовое слово. Что-то, что в обычной ситуации не пришлось бы сказать, — нахмурившись, Зигги задумчиво смотрит вверх. — Карбункул? Как насчёт такого?

— Карбункул? Это одно из слов Рена. — мои глаза распахиваются шире. — Погоди, ты в его маленьком задротском театральном клубе…

Меня снова пинают.

У меня вырывается стон, пока я тру свою лодыжку.

— Сигрид, мы только что говорили об этом. Ты не можешь бить меня…

— Ты, — говорит она выразительно и приглушённо, — не можешь говорить об этом. Это секрет.

— Тогда это самый несекретный секрет, что я встречал.

Она вздыхает, раздосадованная моим поведением.

— Если бы Шекспировский клуб существовал, и если бы я была его членом — гипотетически — я бы всё равно не призналась тебе после того, как ты назвал его «маленьким задротским театральным клубом».

— Я шутил.

— Пффф.

Я смотрю на неё, потирая губы костяшками пальцев.

— Но если совершенно серьёзно…

— Я не знала, что ты на такое способен, — вставляет она.

— Сурово, но заслуженно. Если совершенно серьёзно, я думаю, что этот клуб идёт Рену на пользу. Это важно, что у него есть место и друзья, с которыми он может быть собой, задротствовать и расслабляться, свободный от бремени команды и публичного имиджа.

Зигги смотрит на меня, её взгляд пронизывает.

— Тебе это показалось бы заманчивым по тем же причинам?

Буквально несколько дней назад я бы высмеял эту идею, отпустил какой-то мудацкий комментарий.

Но что-то в том, как Зигги смотрит на меня при этом вопросе, пока мягкое утреннее солнце освещает эти яркие зелёные глаза, заставляет меня сделать паузу, обдумать. Странно, но общение в компании, не сводящееся к блестящему пузырю тщеславия, кажется почти… заманчивым.

Особенно если там будет Зигги. Из-за неё мои лодыжки все будут в синяках, и у неё раздражающая привычка подвергать меня психоанализу, но она также… Как я могу описать, каково это — делить пространство и время, хоть чуточку дружбы с тем, кто настолько лучше меня и не заставляет меня чувствовать себя дерьмово из-за этого?

Это… как глоток воды в пересохшее горло, глоток воздуха после слишком долгого ныряния… доза милосердия, противоречащая здравому смыслу.

И я не могу от этого отказаться.

Кроме того, друзья ведь делятся такими вещами друг с другом, приглашают друг друга на занятия, которые им нравятся, не так ли?

— Может быть, — наконец, отвечаю я. — Это как минимум может немножко улучшить мой образ.

Зигги наклоняет голову из стороны в сторону.

— Может быть. Но мы же не можем это транслировать. Помни: это секретный клуб.

— Самый несекретный секретный клуб, — напоминаю я ей. — Как бы там ни было, мой имидж нуждается во всей помощи, какую только можно получить, даже если это в формате слухов. В кои-то веки это будут позитивные слухи.

— Ну, тогда тебе стоит прийти. Это очень весело. Но сначала тебе нужно заучить любимые строки из Шекспира, а затем продекламировать их перед минимум двумя членами. Если сделаешь это искренне и докажешь, что у тебя хорошие намерения в отношении группы, то тебя примут.

Я барабаню пальцами по столу.

— Это несложно.

Она кажется удивлённой.

— Правда?

— Ты смотришь на главного сердцееда художественного чтения «Ромео и Джульетты» в моём десятом классе.

— Вау… я нахожусь в обществе образчика школьного театрального величия.

Я поднимаю воду в жесте тоста, затем отпиваю немного.

Зигги подпирает подбородок ладонью, и в уголках её губ пролегают игривые танцующие морщинки.

— Готова поспорить, ты был хорош. В конце концов, у тебя есть склонности к драматизму.

— Ой, отъе*ись…

— Карбункул! — шипит она, предостерегающе выпучив глаза. — Себастьян, ну и грязный у тебя рот!

У меня вырывается гортанный хохот. Я понятия не имею, почему это меня забавляет — то ли дело в очаровательности её упрёка, то ли в абсурдности елизаветинского ругательства в мой адрес, то ли и то, и другое. Я утыкаюсь лицом в ладони и хохочу так, что трясутся плечи.

Смех Зигги застревает в её горле, будто она пытается его сдержать.

— Это не смешно. У тебя очень серьёзная проблема с матом, Готье.

Я сдавленно сиплю от хохота. Смех Зигги вырывается из неё как фейерверк, сплошь искры и дымок.

Затем наш официант останавливается у столика и обрывает момент. Его взгляд мгновенно устремляется к Зигги. По мне проносится раздражение, пока я наблюдаю, как он смотрит на её ослепительную улыбку и румянец на щеках от хохота.

Я громко прочищаю горло, отчего официант дёргается. Он смотрит в мою сторону, но лишь на мгновение, затем снова сосредотачивается на Зигги, сообщая ей блюда дня и отвечая на её вопросы.

Зигги прикусывает губу, размышляя и глядя в меню.

— Думаю, я возьму клубнично-банановый смузи и ещё… омлет с ветчиной и сыром. О, и можно мне двойную порцию сыра, пожалуйста? Спасибо. Подождите! Простите. И черничный маффин. Звучит вкусно. Спасибо, — она передаёт меню, затем поворачивается ко мне и улыбается.

Где-то