По его сигналу, все трое изобразили глубокий, «мушкетёрский» поклон. По команде: «И оп!» – развернулись и, стараясь шагать в ногу, замаршировали к выходу. Они не видели лица сурового директора. С томным, почти нежным выражением смотрел он, как удаляется троица молоденьких выпендрюжников, которые совсем скоро, буквально через два-три года, обещали сформироваться в необычных, ни на кого не похожих мужчин.

Провожала их взглядом и Любочка. С томлением глядя на поджарый зад отставленного любовника, она пожалела, что поторопилась с разрывом.

«Отвальную» по школе назначили в Поплагуевской квартире. Родители его на неделю укатили в пансионат.

Поначалу Алька планировал организовать вечеринку у Земских. Но накануне он поднёс тёте Тамарочке подарок: страховой полис, по которому застраховал свою жизнь в её пользу. К удивлению Альки, был он гнан страшным криком. И они до сих пор не помирились.

Всё в этот июньский, прощальный вечер казалось насыщенным особой, ностальгической негой.

Чудно смотрелась красавица Наташка Павелецкая, на правах хозяйки дома распоряжавшаяся сервировкой стола.

Что и подтвердил Гранечка, притащивший целый куст роз, за которым сам Оська едва угадывался.

– Прекрасной хозяйке дома! – галантно объявил он, мокрый от листьев и дождя.

Женщины зааплодировали. Красивую сцену несколько оконфузил Павлюченок.

– Опять в Мичуринский сад, в оранжерею, лазил, – едва глянув на розы, определил он.

Впрочем, компенсацией Гранечке стал заинтересованный, вселивший надежду кивок Светки Литвиновой.

Минутную неловкость сняло появление Гутенко в немыслимой замшевой курточке с позолоченным шитьем, удачно подчеркивавшей его осиную талию и пристроченные к губе усики. Выслушивая комплименты девочек, он ненароком прокручивался тореадором на арене.

В отличие от несколько вертлявого Вальдемара, новоиспечённый кандидат в члены КПСС Павлюченок, сменивший бубенчики на красные клинья, а батник на водолазку, лишней суеты себе не позволял. Кличка Кот Баюн, которой наградил его Поплагуев, подходила Павлюченку идеально. Его большие, с поволокой глаза лениво оглядывали собравшихся девушек обманчиво сонным взглядом изготовившегося к охоте кота. Сегодня, впрочем, Котька был не один, – затащил на вечеринку последнюю свою подружку – фотографа по договору Мари Шторм и то и дело плотоядно косился на её губы – пухлые, будто велосипедные шины. Вообще-то родители-поляки назвали дочь Марысей. Но имени этого эпатажная девица стыдилась и представлялась всем как Мари.

С Котькой пришёл и новый в компании человек – Баулин-младший.

– Знакомьтесь – Роб Баула. Редкостный негодяй и мой большой друг, – представил его Баюн. И тем обеспечил всеобщий интерес.

Впрочем, завладеть вниманием Робик умел и без посторонней помощи.

Оказавшись в новой, незнакомой компании, он напористо врывался в любую беседу. Совершенно неважно было, что он при этом говорил. Начинал он говорить прежде, чем осмысливал предмет разговора. Да предмет ему был и неважен. Важно было вклиниться в разговор и с разгону утвердить себя. Так, например, если в компании рассказывали анекдот, Робик тут же обрадованно хлопал себя по ляжке: «А кстати, забойный анекдотец на ту же тему». И выдавал первое, что приходило на ум. Чаще всего совсем некстати. Но главного достигал – всеобщее внимание переключалось на него.

Сейчас, впрочем, Робик больше зыркал на угол, где выстроились приготовленные батареи столовых вин. Вперемешку стояли «Анапа» крепкое белое; «Портвейн» красный крепкий; «Токай»; «Мадера»; «Ликер лимонный»; «Вино яблочное»; «Лучистое» крепкое; «Грушёвое»; «Золотая осень»; «Солнцедар». Пять штук плодово-ягодного за 92 копейки. В простонародье – «гнилуха». Самое дешёвое и «злое». На него сбрасывались, когда деньги вовсе были на излёте. Отдельно – три бутылки «Рислинга» – для девочек. «Похоже, натащили, кто что смог», – опытным взглядом определил Баулин.

Боря Першуткин, вытянутый стебельком, с прозрачным шёлковым платочком, подвязанным на худенькой шейке, то и дело тревожил рукой свои длинные, по плечи волосы. Тревожил и – страдал. Несмотря на тщательный уход, тонкие волосы выглядели жидковато, и Першуткин завистливо поглядывал на волнистые патлы громогласного Робика Баулина.

Наконец, решился подойти.

– Мы с тобой здесь самые лохматые, – заискивающе произнес он.

Робик пренебрежительно глянул.

– Из одного такого лохматого, как я, можно пошить двух таких лохматых, как ты, – отбрил он. На глазах девчонок ловко закурил, чиркнув спичкой о штанину.

Униженный Боря отошёл к Велькину. Паша единственный, кто не заморачивался по поводу внешнего вида. Костюмы и нейлоновые рубашки ему подбирала Валя Пацаул – в комиссионках. Так выходило дешевле.

Волнующе хороши были дамы.

Светка Литвинова явилась в кремпленовом мини, обтягивающем ее соблазнительную попку.

Рыжеволосая Светка с солнечными веснушками на вздернутом носике разглядывала мужчин своим честным бесстыжим взглядом, оценивая по обыкновению снизу вверх.

Сегодня Светка впервые вывела в свет младшую сестру – Сонечку.

– Прилипла, шалава малолетняя! Не отогнать, – коротко объяснилась она. Сестрёнка в самом деле увязалась за ней, как только прослышала, что на вечеринке будет Павлюченок. Год назад восьмиклассница Сонечка увидела в школьном оркестре стильного литаврщика. И с тех пор волоокие Сонечкины глазищи с ресницами, подведенными тушью до размера крыла бабочки махаон, при встречах с Котькой вперивались в него с откровенностью порочной невинности. Несмотря на юный возраст, Сонечка выглядела совершенно созревшей. Легкий сарафанчик, казалось, готов был треснуть под натиском сочного тела, будто шкурка спелого персика.

Вообще каждая из дам облачилась в наряд, удачно подчеркивавший самые выигрышные детали фигуры.

На Мари Шторм, к примеру, был целиковый брючный костюм в обтяжку – с волнующей молнией на спине, терявшейся меж ягодиц.

Даже приземистая Валя Пацаул втиснулась в вельветовые джинсы. Пуговица угрожающе потрескивала. Так что Валя, от греха подальше, старалась дышать в полвздоха.

За стол пока не садились – ждали Клыша. Впрочем, безупречный вид стола оказался всё-таки нарушен: из мясного салата сама собой исчезла петрушка, – Гранечка со скорбным выражением лица, быстро двигая челюстями, отошел к окну.

В ожидании опаздывающего разбились на две группы: мужскую и женскую.

Женщины говорили о своем – о девичьем, мужчины о своем – о девицах. Несколько нарушал гармонию Боря Першуткин. Привычно затеревшийся на женскую половину и живо включившийся в обсуждение последней коллекции от Зайцева.

В мужской вниманием завладел Робик Баулин.

– Жизнь, други мои, сплошная продираловка сквозь дебри человеконенавистничества, – авторитетно вещал он. – И я рад за вас, что свезло вам познакомиться с человеком, который проведёт вас сквозь перманентную гнусь бытия, аки Моисей по водам. С Робиком не пропадете. Робик – он личность философическая. И потому – безудержная в своей невоздержанности.

Непривычную, витиеватую речь слушали, дивились. Бросали оценивающие взгляды девочки.

Наконец, явился Клыш – в белой марлёвке. Держался Данька со скромным достоинством. О разрыве с Любочкой Павалий знали, и его выдержка перед лицом свалившегося несчастья вызвала восторженный шепоток женщин. На него смотрели с состраданием. Наташка Павелецкая, встречая, как-то по-особенному пожала ему руку. Когда же Клыш с чувством затянул романс «Не искушай меня без нужды», девочки с пониманием переглянулись – это было тонко.

Принялись рассаживаться. Но не все. Исчезли Фома Тиновицкий и Зулия Мустафина. Уединившись в узком