Шрифт:
Закладка:
– А хозяйка что говорила? Куда драгоценности делись? – Саше неожиданно стало так интересно, что даже кончики пальцев зачесались, как бывало всегда, когда она нападала на след какой-нибудь интересной исторической находки.
Все-таки она была ученым, а это даже не призвание, это состояние души.
– А что хозяйка? Бабушка рассказывала, что ее еще до пожара выселили с детьми из усадьбы. Там сельскохозяйственную коммуну организовали. Старуха Румянцева как села на высоком холме, вон том, который справа от господского дома виден, так и не сошла с того места. Дня четыре там просидела без еды и питья, да там и померла. Старшая ее дочь к тому моменту замужем уже была, врачом в округе работала, а потом в 1920 году к сыну своему уехала в Ленинград, да так оттуда и не возвратилась больше. Натальей ее звали. Натальей Алексеевной Никитиной. Это по мужу, значит.
– А остальные дети? Сколько их вообще было?
Саша и сама не знала, почему ее вдруг заинтересовал род Румянцевых, про которых раньше она и слыхом не слыхивала. Впрочем, в ее расспросах тетя Нюра не видела ничего необычного. Охотно рассказывала дальше.
– Младший сын, Федор Алексеевич, в Глухой Квохте остался. Поселился на нашей Рябиновой улице. Дом стоит такой отремонтированный, но сейчас нежилой.
Саша хотела было сказать, что видела дым из трубы этого дома и мужчину за окном, но не стала перебивать старушку.
– Жил он впроголодь, видать, к хозяйству приучен не был. Как остался без кухарок и горничных, так и опустился совсем. Ходил оборванным, грязным, годами в бане не бывал. Книги и вещи выменивал на картошку. У него двое детей было. Младшая дочь, Ниной звали, сделалась душевнобольной после того, как ее бывшие солдаты изнасиловали. Сначала жила вместе с отцом, а потом умерла. Тихо и незаметно. Ну а сын Федора, Алексей, уехал куда-то на север. Там его встретил наш деревенский парень, Ванька Матвеев, когда в командировку в леспромхоз ездил. Вернувшись, рассказывал, что бывший баринов сын встретил его случайно, в гости пригласил, про Глухую Квохту расспрашивал, чаем поил с сахаром. Рассказывал, что устроился неплохо, по крайней мере, намного лучше, чем в деревне. Это уж, почитай, перед самой войной было. Петруша бы мой тебе лучше это все рассказал. Очень он историей семьи Румянцевых интересовался, даже в архив областной ездил.
В детях, внуках и прочей румянцевской родне Саша к тому моменту совершенно запуталась.
– Вот ведь закавыка какая, – задумчиво проговорила вдруг тетя Нюра. – И как это я сразу-то об этом не подумала.
– О чем, Анна Ивановна?
– Да бизнесмен-то этот, которого убили… Ты сказала, Якунин его фамилия?
– Да, Олег Якунин, – подтвердила Саша. – А что?
– Да то, что он-то, похоже, корнями своими отсюда. Из Глухой Квохты.
– Почему вы так думаете?
– Да потому что Петя, когда из областного архива вернулся, рассказывал мне, что жила здесь женщина. В середине девятнадцатого века это было. Марфой ее звали. И прозвище у нее было «утеха снохача». А все потому, что свекор мужа ее в ученики приказчика в город упек, а сам с невесткой жить начал, почитай в открытую. И старшую дочь свою она не от мужа, а от свекра родила. По этому поводу даже слушание какое-то проводили. То ли церковное, то ли судебное, я уж не упомню. Петруша рассказывал, да я, признаться, не особо слушала. Двое остальных детей уже от мужа были, а старшая, Глафира, – от свекра.
Саша вздрогнула от неожиданного совпадения. Ее лучшую подругу, писательницу Северцеву, звали Глафирой, а дочку свою та назвала Марфой. Почему-то Александре показалось это хорошим предзнаменованием. Чего? Она и сама не знала.
– И что? – поторопила она тетю Нюру, которая опять замолчала, погруженная в свои думы.
– Да и то, что Глафира эта, даром что незаконнорожденная была, выросла такой ослепительной красавицей, что в нее влюбился помещик Румянцев. И мало того, что влюбился, так еще и смог пойти против общества и после смерти родами своей первой супруги на Глафире официально женился. Она и была та самая старая барыня, которая после того, как ее из дома выгнали, на холме умерла. Глафира Румянцева. Это ее драгоценности так и не нашли, сколько ни искали.
– А убитый бизнесмен тут при чем? – все еще не понимала Саша.
– Так как же при чем? – снова всплеснула руками старушка. – Девичья фамилия Глафиры-то была, знаешь, какая?
Саша молчала, потому что знать ей об этом было совершенно неоткуда.
– Якунина! – торжествующе провозгласила тетя Нюра. – И Марфа, утеха снохача, Якуниной была, и старшая дочь ее Глафира, пока замуж не вышла, и все остальные дети тоже. Вот я и думаю, а что, если этот убитый бизнесмен им был родственник.
– Потомок, – задумчиво поправила Саша. – В генеалогии это называется словом «потомок».
– В генеалогии, думаешь? – голос тети Нюры теперь звучал растерянно.
– Да. Так называется систематическое собрание сведений о происхождении, преемстве и родстве семей, отслеживание родословных и семейных историй.
– Да знаю я. – Старушка, похоже, оскорбилась, и Саша прикусила язык, вспомнив, что тетя Нюра работала учительницей. – Петруша страсть как генеалогией интересовался. И генеалогическое древо Румянцевых рисовал. Мне показывал, да я не стала смотреть. Я в такие времена выросла, когда историю своей семьи лучше было не знать, не то что вслух говорить. Сослать за это могли. Туда, куда Макар телят не гонял. Бабушка моя всю жизнь в страхе прожила, и он в гены и в кожу въелся. Так, что и не вытравишь. Вы-то уже другие. И Петруша мой был другой. Да что теперь говорить…
Тетя Нюра махнула рукой, снова утерла глаза платком и начала убирать посуду со стола. Чтобы не расстраивать ее еще больше, Саша предпочла скрыться в своей комнате и, открыв ноутбук, вернуться к диссертации. Из-за нервотрепки, связанной с трупом, она и так сегодня потеряла много времени.
1841–1860
Марфа
Полгода позор Марфы был тайным. Нет, в деревне, конечно, догадывались, откуда у нее вдруг появились яркие
