Шрифт:
Закладка:
Тетя Нюра помолчала, видно, что думала.
– По-твоему, получается корешок, – наконец ответила она. – Сто купюр там было. В рублях сто тысяч. Для нашей деревни, сама понимаешь, целое событие. Тут тогда домов больше жилых было, чем сейчас. Семей пятьдесят круглогодично жили, потому и магазин работал.
– И кто эти деньги нашел?
– Петруша, сын мой, – вздохнула тетя Нюра. – Он у меня честный был, чужое не мог взять. Ни копеечки. Поэтому сразу шум поднял. Мол, кто потерял. Перво-наперво подумали, что Клавдия, продавщица, значит. Выручку посчитала и выронила невзначай. Потом-то поняли, что выручки в сто тысяч в нашем магазине и за месяц оборота не набегало. Откуда тут такие деньги. Петруша полицию вызвал. Те опросили всех жителей, ну, разумеется, никто не признался, что деньги его.
– Почему разумеется? Что плохого в том, чтобы свое забрать?
– Да в том-то и дело, что никто из наших не мог сто тысяч взять и потерять. Это ж какие деньжищи.
– И куда они подевались?
– В райцентр забрали. Пытались по банковской упаковке определить, из какого банка деньги, чтобы понять, кто их снимал. По бандероли, значит. Но не нашли. Деревня тогда недели две гудела, все обсуждали, откуда такая находка взялась. И было это в сочельник, 6 января. В 2019 году, значит.
– И что дальше было?
– А ничего. Про тот случай все забыли. А потом, год спустя, в 2020-м, уже в апреле, на Благовещение, значит, снова эта история повторилась. Карантин тогда был. Вся страна взаперти сидела. Нас-то, деревенских, это мало касалось. Хотя в райцентре школу тогда закрыли, в которой я работала, и магазин Тонькин тоже, и фотосалон, в котором мой Петя охранником трудился. Дома мы сидели. И вот иду я из Куликово, от фермера тамошнего, у которого молоко и творог беру, а на самом повороте на Рябиновую улицу пачка денег лежит. Прямо на дороге.
– Опять корешок?
– Нет. Газетный сверток, а в нем десять пятитысячных бумажек. Пятьдесят тысяч, значит. Я скорее по соседям побежала. Нет, никто не терял. Опять полицию вызвали, ну, тут прошлогодний случай и вспомнили. Деньги опять забрали, но народ шушукаться начал. Мол, кто-то их специально оставляет. Местным в помощь, значит. Мол, раз карантин, работы нет, то это поддержка такая. Социальная.
– Не бывает такой поддержки, – не выдержала Саша.
– Вот и Петруша мой сказал, что не бывает, – вздохнула тетя Нюра. – Еще через год, снова на Благовещение, Миша деньги нашел. На их Кленовой улице, там, где тропинка в поле выходит, в сторону поместья то есть, был кол вбит, а на нем пакет висел. Обычный такой, из магазина «Пятерочка», а в нем снова бумажки пятитысячные. Двенадцать штук.
– «Пятерочка»? У вас же ее нет.
– В райцентре есть. Даже две. Ну, Миша уже в полицию сообщать наотрез отказался. Петя мой настаивал, потому что, говорю же, он у меня очень честный был. Считал, что чужое до добра не доведет. Но Миша сказал, что глупо это – отказываться от денег, которые в руки плывут. Мол, предыдущие два раза полиция их забирала, а отгадку, откуда они берутся, так и не нашла. Мол, раз их в третий раз оставляют, значит, хотят, чтобы они жителям Глухой Квохты в руки попали, а не полицейским. Понятно, что нашлись те, кто Мишину точку зрения поддержал. К тому моменту многие уже из деревни уехали. Работы тут совсем не стало. Кто помоложе и с детьми, те снялись с места. Осталось дворов двадцать. В дележе, конечно, не все участие принимали. Петя, к примеру, отказался. А некоторых, кто одинокий да старый совсем, их и не спрашивали.
Миша – сын Антонины Евгеньевны, стало быть. Лаврушкин, кажется.
– Это, получается, в двадцать первом году было? – уточнила Саша, во всем любившая точность.
– Получается, так. Вскоре после этого как раз базу начали строить. А спустя год, в двадцать втором, деньги Харитоновна нашла. У своего забора.
– Харитоновна?
– Да, через дом отсюда жила. В прошлом году померла, а тогда еще скрипела, хотя и еле-еле. Ноги у нее плохо ходили, глаза почти не видели, но пачку с деньгами она как-то углядела. И там девяносто семь тысяч было. Такое вот неровное число. В полицию сообщать Мишка снова запретил. Сказал, что наши это деньги. Единственное, на чем Петя смог настоять, так это опросить гостей базы. К тому моменту ее уже построили и открыли. Первая весенняя охота как раз в самом разгаре была. Понятно, что там нашлись умники, которые пытались заявить, что это они деньги потеряли, но описать, как упаковка выглядела и сколько именно денег там лежало, не смогли. Так что деньги опять поделили. И я взяла на этот раз, хоть Петруша и ругал меня. И как оказалось, прав был. К беде были те деньги.
– Почему?
– Да потому что назавтра его в лесу и подстрелили, – голос тети Нюры упал до шепота.
Она отвернулась и вытерла рукавом повлажневшие глаза. Саша опять почувствовала себя неловко, но все, что рассказывала квартирная хозяйка, было так интересно, что остановить мучительный для старушки разговор она не могла.
– Так может быть, убийство вашего сына как-то связано с этими деньгами? – воскликнула она.
Тетя Нюра покачала головой.
– Так как же связано? В тот год деньги уже в четвертый раз, получается, подкинули. И потом, в прошлом году и в этом снова мы свертки с деньгами находили. Только уже не в апреле, а опять на Рождество, как и в первый раз. Правда, денег уже меньше было. Двадцать пять тысяч в прошлом году и пятнадцать в этом. Мишка уж очень расстраивался, что так мало.
– И что, за шесть лет никто так и не понял, откуда берутся эти деньги?
– Нет. А как поймешь? Одно ясно. Какой-то добрый человек это делает. Помогает жителям, которые выживают, как могут.
– А это не может быть владелец охотничьей базы? Этот, как его, Аржанов, кажется.
– Александр Федорович? Не знаю. Но он только в двадцать первом году тут землю купил и строиться начал, а деньги впервые появились за два года до этого.
Мутная была история с этими деньгами. Вот и все, что Саша могла сказать по данному поводу. Мутная, но с убийством Якунина вряд ли связанная. И что он все-таки искал в поместье? Она сама не заметила, как задала этот вопрос вслух.
– Так про поместье
