Шрифт:
Закладка:
Эта реформа многих порадовала, а в том числе и меня. Однажды директор, проходя вечером по коридору во время занятий по подготовке уроков, зашел и в наш класс. Я давно закончил свои уроки и зачитался под крышей парты иллюстрированным номером «Всемирного путешественника», принесенного одним из наших товарищей из отпуска. Номер был очень давнишний, но крайне интересный. Все встали при входе директора, а я продолжал читать… Вдруг чья-то тяжелая рука опустилась на мое плечо со словами: «Надо показать, чем заинтересован маленький Артамонов!» Я вскочил, и парта хлопнула меня по рукам с журналом.
Директор посмотрел номер журнала и приветливо спросил:
– Подготовка к урокам кончена?
– Так точно, г[осподи]н полковник!
– Завтра в 4½ часа, после обеда, маленький Артамонов явится ко мне на квартиру.
Признаться, я был озадачен, рассчитывая получить выговор или нотацию за нарушение инструкции. На следующий день к назначенному часу я прибыл. Директора в квартире еще не было, но он скоро пришел, поздоровался со мною и позвал в свой кабинет. Здесь в углу он указал на большую стопу «Всемирного путешественника» за прошлые годы и предложил брать по частям для чтения. Трудно передать мою радость и благодарность ему за это удовольствие!
Когда я перечитал все за старый год, директор сказал, что выписал специально для меня и на текущий. Это внимание, такое тонкое и деликатное, глубоко меня тронуло. Думаю, что любовь к путешествиям, а главное, страстное желание самому всюду побывать, особенно в диких и неисследованных странах, насадил и поливал своим разумным участием именно наш незабвенный Павел Николаевич Юшенов.
На Масляную неделю пришли из Петербурга неожиданно для нас музыкальные инструменты: директор приказал организовать любительские оркестры в каждом из средних и старшем возрастах. Учили нас Гино с сыном. Многие стали заниматься музыкой, в том числе и я, избрав своей специальностью флейту. Для тех мальчиков, которые дома уже учились играть на фортепиано, в зале для свиданий с родными был поставлен очень хороший инструмент, а ключ хранился у дежурного воспитателя. Умеющие играть пользовались роялем с разрешения дежурного, а для желающих учиться (по просьбе родителей) разрешалось приходящей учительнице давать уроки на этом инструменте, но не в дни свиданий.
Словом, кажется, не оставалось такой стороны нашей жизни, куда бы не проник через золотые очки взор этого необыкновенного человека, заставляя нас и благоговеть пред ним, и бояться такой зоркости и проницательности. Но общественною на Руси деятельностью, да еще действительно исключительного характера, в свою очередь стали интересоваться и жандармские власти, которых многое в поступках нашего директора заставило призадуматься.
Ведь это был период 70-х годов, т. е. эпоха развития многочисленных кружков молодежи, страстно увлекавшихся всякого рода политическими идеями и запрещенной литературой. Скоро и к нам проникли маленького вида брошюрки: «Сказка о 4-х братьях», «Царь и мужик», «Пауки и мухи» и много других. Приносились они товарищами из отпуска и ходили по рукам.
Откровенно сказать, никакого особого впечатления эта литература на нас, мальчишек, не производила. Но так как это было нечто «запретное», о чем принесший товарищ говорил на ухо, требуя страшной клятвы начальству не показывать, а если кто попадется и не успеет уничтожить, то ни в коем случае «не выдавать товарища», то, конечно, все мы, мальчишки, книжонками этими интересовались и быстро прочитывали. Вот о таком чтении, очевидно, и пытались подробнее разузнать киевские жандармы. Недруги директора тоже, вероятно, не дремали и со своей стороны любопытство жандармское разжигали. Однако; хотя сыновья жандармских офицеров и были в числе учащихся в корпусе, ни один из них своему отцу ничего не открыл.
Литература эта продолжила свободно проникать в стены корпуса, а затем как-то исчезла. Нас, читавших, удивляло только одно в этой литературе: или это были очень доступно написанные сказки и жалобы на угнетение крестьян и рабочих начальством, или очень мудреным языком излагались какие-то проекты и планы переустройством жизни и государства. И то, и другое нами очень плохо воспринималось, так как мы цели всего этого не понимали, а объяснять нам еще было некому, да, вероятно, никто не решался.
Год протек поэтому благополучно. Прошли все учебные четверти, все большие праздники и даже маевка без всяких особых инцидентов, и мы дождались экзаменов. Весной через Киев проезжал брат Саша и навестил меня в корпусе. Он интересовался всем подряд новостями нашей жизни, обучения и воспитания. Я не скрыл от него, что мы читаем и «запрещенные книжки». Он выслушал меня с большим вниманием и с улыбкой сказал: «Так и к вам они попали? Это интересно!» Но никаких объяснений мне он не дал.
Сообщил между прочим, что наш отец, чувствуя себя очень утомленным, вышел в отставку; на скопленные за всю жизнь 12 000 рублей он купил небольшой хутор (150 десятин) в Киевской губернии Липовецкого уезда около местечка Жорнищ, куда летом этого года и переезжает вся наша коренная семья из г. Гайсина. М[естечко] Жорнище всего лишь 10–12 верстах от м. Немирова, где учатся оба младших брата, и там, до окончательного устройства на хуторе, задержится Мама с Катей и Наташей. Родители меня обещали непременно взять к себе в деревню на каникулы, если хорошо выдержу экзамен.
Всем этим известиям я был очень рад, и мы сердечно простились с Сашей, который уехал в Петербург в свой университет; он тоже предполагал приехать в деревню к родителям на летний отдых. Экзамены у нас[и] у меня прошли благополучно, да и вообще во всем классе в среднем успех значительно поднялся; кажется, было только двое порезавшихся и оставленных в классе.
Директор опять нас удивил: из лучших учеников средних и старшего возраста он приказал составить экскурсионные группы с надежными и опытными руководителями и за свой счет решил отправить их летом в Крым.
Это, конечно,[было] очень интересно, но желание попасть
