Вместо старика Орлова русский язык и литературу преподавал молодой доцент-словесник Богданов. Он увлекательно читал вслух отрывки лучших наших авторов и умело вел свои занятия. Мы сильно поднялись в русской грамоте под его руководством, и это он внушил нам правильный (по Белинскому) взгляд на наш язык и на литературных корифеев нашего века. Нередко в субботы, после вечернего чая, он приходил к нам, собирал в класс и примерно около часа читал вслух кого-либо из любимых им авторов (Помяловского, Гоголя). Имея какое-то еще административное поручение, он получил на этом основании холостую казенную квартиру. По воскресеньям вечером, уже в последующих классах, он приглашал к себе лучших своих учеников и читал нам вслух очень много интересного из современной литературы, объяснял все малопонятное. Ему я многим обязан в своих познаниях и грамотности. К несчастью, за год до окончания мною корпуса он застрелился по какой-то сердечной драме в его личной жизни.

Более знаменитым и выдающимся преподавателем русской словесности являлся профессор Киевского университета Житецкий[32], которого пришлось слышать только уже последний год моего пребывания в корпусе.

Все отделы математики, начиная с IV класса, нам преподавал ученый артиллерист капитан Тимофеев, знающий свое дело и хороший преподаватель, но алкоголик и часто излишне возбужденным являвшийся в наш класс. В таком состоянии он бывал язвителен, строг и придирчив. Все же у него мы делали заметные успехи во всех отделах математики.

Павел Игнатьевич Житецкий

С другими нашими университетскими преподавателями я познакомился уже только в старших классах. Историю мы слушали у доцента В.Л. Беренштама[33], ярого украинофила и члена драгомановской[34] партии, о чем стало известно нам лишь много лет спустя.

Преподавал он интересно, но с известным критическим уклоном, трудноуловимым для непосвященных или малонаблюдательных. С директором у него периодически выходили какие-то особые разговоры, после которых Беренштам выходил из кабинета директора красным как рак. Однако директор его ценил и успешно отстаивал от всех жандармских попыток ближе познакомиться с его системой преподавания. От Беренштама я усвоил себе взгляд на наши учебники: не верить слепо официальным руководствам русской истории, а доискиваться правды и по первоисточникам, и по другим каналам. Слушали мы его лекции с удовольствием, а лично я с охотой изучил этот предмет.

Географию продолжил преподавать нам г. Любимов, и она продолжала оставаться моим любимым предметом.

Естественную историю и ботанику, кроме нашего же воспитателя (А.М. Осмяка), в старших классах преподавал еще профессор университета Курбатов, знаток и талантливый руководитель ботанических экскурсий. Все мои познания и любовь к изучению растений я воспринял от него и жалею, что не сделал это своей специальностью.

По физике и началам химии нам преподавал наш инспектор фон Бооль, ученый сам очень увлекающийся знаток этих предметов.

Иностранные языки мы продолжали, к сожалению, изучать так же избитым методом и под руководством гг. Вейля и Камныша, которые считались еще воспитателями, а потому жили с семьями на казенных квартирах. Но зато директор на свой собственный счет пригласил настоящего англичанина, очень опытного преподавателя в университете (mr. Nowrrok) и предложил учиться у него всем желающим. Я записался в числе первых. У него мы заметно продвинулись вперед, а к концу года были много сильнее в английском, чем во французском и немецком языках.

Заботы директора на этом не останавливались. Он в очистившихся и ремонтированных подвальных помещениях устроил мастерские: столярную, токарную, переплетную и слесарную. Нанятые помесячно опытные мастера являлись ежедневно на 1–1½ часа в рекреационное наше время и обучали (по записям на каждое мастерство) желающих, начиная со средних классов. Нашлось немало любителей, которые усердно учились. Я тоже столярничал и точил, что мне впоследствии очень пригодилось.

Для развития ловкости и силы, кроме занятий гимнастикой, директор ввел верховую езду и фехтование (рапиры, эспадроны, шпаги и альпийские палки). На собственный счет он купил и довольствовал 35 крепких, хорошо выезженных, но по возрасту уже внеранжированных лошадей из местных кавалерийских полков; для ухода за ними наняты были ушедшие в запас опытные кавалерийские унтер-офицеры; заведование всем обучением и конюшней поручено за постоянную месячную плату опытному берейтору. Верховой езде с увлечением хотели обучаться многие, но разрешалось это лишь двум старшим классам.

Для обучения фехтованию был приглашен настоящий профессор фехтования, отавной капитан итальянской армии из корпуса берсальеров (альпийских стрелков) – Блендрини де Сен-Брато. Это был невысокий жилистый сухощавый человек, точно из железа отлитый, но изумительно ловкий и подвижный, с большой шевелюрой черных как смоль волос, такими же бровями, усами и эспаньолкой. Очень плохо говоря по-русски, он все объяснял мимикой и наглядным примером с одобрительными восклицаниями на своем языке. Он увлекал нас всех своими занятиями. В конце года итальянец эффектно демонстрировал наши успехи в публичных состязаниях в присутствии всего наличного состава корпуса во главе с директором, который выразил ему искреннюю благодарность, а масса публики восторженно аплодировала.

Так протекали плавно, деловито и разумно поставленные новым директором занятия, а мы просто не замечали, как мелькали недели и месяцы. Наступившие праздники Р[ождества] Х[ристова] прошли без всяких пышных балов. Но елки у нас были, и елки чудные. Ставились в каждом возрасте большие деревья внутри рекреационного зала. Украшали выборные от каждого класса. Они же под руководством воспитателей раскладывали и приготовленные подарки, которые директор на весь корпус выписал из Петербурга. Это были разнообразные, умело и прекрасно выбранные, прекрасно изданные книги путешествий, исторические, образцовые произведения русских или переводных авторов и пр., по соображению со степенью развития каждого класса и возраста. К ним прикладывались записные книжки с карандашами, тетради-дневники и т. п. В зале на тех же столах, где мы утром и вечером пили чай, были теперь разложены каждому на его месте елочные подарки и угощение.

Под музыку вокруг елки все кружились и танцевали друг с другом. Нас угостили чаем со сладостями. А когда елка потухла, разрешено было взять каждому на память какое-либо украшение с дерева. К сожалению, на первый раз предложение[отметили] жестоким штурмом: толпа мальчишек проявила все низменные инстинкты, с какими не сможет справиться в короткий срок никакая воспитательская сила, кроме времени и упорного труда над просвещением каждого подрастающего поколения.

Прогуливаясь, как бы невзначай, в рекреационное время по залам «возрастов», директор зорко присматривался к тому, как мальчики проводят свое свободное время. Видно было по