Шрифт:
Закладка:
Что я забыл в этих руинах, спросите вы? Всё очень просто: мой агент очень любит драматизм и театр, и потому каждый раз выбирает довольно интересные точки для общения. Имперские гвардейцы давно оцепили район, так что посторонних здесь быть не должно.
Но подобное панибратство всё же нужно прекращать. Я уже давно не светлейший князь. И это накладывает небольшие ограничения. Так что посещать столь любопытные заброшки мне слегка не к лицу.
Голос мой, хоть и звучал уверенно, отдавался эхом в пустом зале, словно призрачный шепот. Я знал, что он здесь, прячется в тени, за рваным экраном, похожим на старую рану на теле кинотеатра. В темноте не видно ни одного движения, ни одного знака, но я чувствовал, как воздух в зале напрягся, словно ожидая чего-то неизбежного.
— Хватит прятаться в тенях, — произнес я, стараясь держать голос спокойно, хотя внутри меня кипела нетерпеливость. — Я вижу, что это ты, Эжен. Выходи, не трать моё время. Тебе ли не знать, как трудно выкроить минуту для общения со старым другом?
Я взглянул на рваный экран, который словно отвечал мне пустотой и молчанием. В его трещинах отражался блеск солнечных лучей, проникающих сквозь поврежденный потолок, и казалось, что это глаза самих стен, следящие за мной с немым удивлением.
— И то верно, всё никак не привыкну, что ты у нас теперь государь, что нового, как поживаешь? — показалась тень.
В тишине заброшенного кинотеатра, где даже пыль казалась застывшей в ожидании своего часа, послышался едва уловимый шорох. Он похож на шелест старой кинопленки, прокручиваемой в забытом проекторе. В темноте зала двинулись тени, словно живые существа. Они ползли по стене, играя с лучами солнца, пробивающимися сквозь трещины в потолке. Я прищурился, пытался разглядеть в темноте контуры движущегося тела.
И вот из ближайшей тени, словно из черного провала, вышел человек. Одет в одежду цвета ночи, которая сливалась с окружающим мраком. Ткань казалась грубой и тяжелой, словно сотканной из паутины или арамидных волокон. На нем черная маска, которая полностью скрывала его лицо. Она сделана из хорошо обработанной древесины и плотно прилегала к лицу, словно вторая кожа. Только яркие глаза блестели в темноте, словно две звезды, освещающие глубину ночи.
На его губах играет усмешка — не злая, а скорее отстраненная, как у того, кто видит мир со стороны, отчужденно и непричастно. В его походке легкость и плавность, как у хищника, крадущегося в ночной тишине. Он двигался бесшумно, словно призрак, затерявшийся в лабиринтах старого кинотеатра.
Слова Эжена, произнесенные из темноты, звучали как шепот ветра, проникающего сквозь трещины в стенах. Несмотря на отстраненный тон, я уловил в них ироническую нотку, характерную для моего старого друга.
— Ты все такой же показушник, Гоген, — усмехаюсь в темноту, — но горбатого могила исправит. Как поживаю? Тебе ли не знать? — слова были не злыми, а скорее ироничными.
Я тепло улыбнулся.
— Лучше сам поведай, что нового и к чему стоит готовиться, — сказал я, откинувшись на спинку деревянного сидения, которое скрипнуло под моим весом.
В темноте послышался шелест шагов, которые двигались в моем направлении, но остановились в нескольких шагах от меня. Я чувствовал на себе взгляд Эжена, хотя его лицо было скрыто маской.
— Ты знаешь, — произнес он, и его голос стал более серьезным, — мы живем во времена перемен. И не все они приятны.
— Что же ты имеешь в виду? — спросил я, стараясь скрыть тревогу, которая закралась в мою душу.
Эжен немного помолчал, как будто взвешивая свои слова на весах судьбы, правды и мироздания, что он явно успел увести у одной нильской богини.
— Вечно ты сразу к делу, нет в тебе такта, нет, но на то ты и старый друг. А теперь и мой государь. — по голосу было понятно, что он усмехнулся.
— Ты же знаешь, что я не люблю ждать, поэтому не томи меня, Эжен, а говори.
— Истина так, мой царь. — Гоген сделал шутовской поклон. — И знаешь, новости и правда есть. — Шутливость тут же исчезла. — Из надёжных источников стало известно, что твой бастард снюхался с алеманнской разведкой. Тебе ли не знать, чем это опасно, мой друг. — В голосе Эжена послышались хищные нотки.
— Говори прямо. По-твоему, родная кровь пойдёт на отца? — я тут же набычился, пусть умом и понимал, что врать Гогену смысла не было, но подобная мысль вызывала у меня лишь холодную ярость.
— Ты сам это сказал, так что тебе и так всё известно, но моё дело предупредить, а твоё — подумать. Но вот долго думать у тебя времени, к сожалению, нет, поэтому извиняй, французы готовятся к чему-то, и это что-то мне совершенно не нравится. — Эжен усмехнулся. — Ты ведь уже понял, о чем я? Да? — с явной хитринкой произнёс этот лис.
Но с ответом я не спешил.
— Сроки? — скупо интересуюсь у товарища.
— К сожалению, конкретики нет, сейчас они занимаются Индией. Колонии, торговые компании и прочие радости колониализма. Всё, как любят капиталисты, говоря проще. — Гоген задумчиво наклонил свою маску вбок и теперь походил на птичку-невеличку, что делало его образ ещё более комичным.
— Значит, время подготовиться у нас всё-таки есть. Каковы твои прогнозы, мой старый друг? Чего стоит ждать в ближайшее время от вчерашних союзников? — приняв к сведению новости о Мише, я продолжил общение с агентом.
— Ситуация у нас не слишком радостная, государь. Но перспективы все-таки есть. Турки собираются устроить большую войну на Балканах. — Эжен сделал паузу. — И при должном усердии мы вполне можем разыграть эту карту. Как говорил ваш покойный батюшка, Россия не может обойтись без пары-тройки войн с Турцией. Иначе век не задался. — Я сдержанно рассмеялся, редко кто вспоминал отца, а уж цитировал и подавно.
— А что, по-твоему, должен говорить ветеран трех компаний супротив турок? Но мне отрадно слышать, что ты всё ещё вспоминаешь его добрым словом.
— Как же иначе? Как же иначе… — Гоген степенно покивал в такт своих слов, словно повышая их значимость. — Ты так и не спросил, на кого же они пойдут священной войной этим летом? Или подобное тебя уже совсем не интересует, мой государь? — В голосе агента послышалось
