— Я бы не стал обижать свой край, — в задумчивости проговорил Бобров. — Где заготовил, там и оставь.

— Послушай, что я скажу. Предлагаю тебе сгонять «Гарпун» до Новосибирска. За труды — тысячу. Не помешает!

— Заманчиво, — сощурился Старший Ондатр. — Но я в это впутываться не стану.

— Съездил бы на курорт, — уговаривал Фролкин.

— По мне и здесь хорошо. Я Обь до последней морщинки знаю. Как флотские говорят — «от приверха до ухвостья». Реку свою изведал, а повезти — убей — не повезу!

— Ну что ты находишь в моем предложении плохого? — недоумевал Фролкин.

— Махинатор ты, Ника! — бросил ему в лицо Бобров. — Помнишь, когда мы на Тыме чинили винт, ты заставил меня без страховки висеть на кране? Я не приказу твоему подчинился, а долгу, обязанности. Я сделал все, и мы дальше поплыли, хороший был ход у судна. А если бы винт тогда оборвался? Я бы на дне оказался с этим винтом, точнее — в гробу!

— Нашел, что вспоминать, — сипло сказал Фролкин.

— Вспоминаю об этом, чтобы тебя показать, какой ты подлец! Ты у меня осетровые ямы выведывал, хотел осетров ловить, которые в эти ямы на зиму ложатся. Но я тебе ямы не показал. И не покажу никогда! Ты меня оболгал, и у нас в доме делали обыск! Бесстыжие твои зенки…

Фролкин попятился: ему показалось, что Бобров сейчас охватит его, приподымет и выбросит за борт, как швабру. И Ника, грохоча каблуками, спустился в каюту.

12

Ника теперь сам дневал и ночевал на «Гарпуне» — караулил гору мешков с клюквой. Уложенные на палубе, накрытые брезентом, они обращали на себя внимание каждого, кто проезжал мимо катера рыбонадзора на лодке или подходил к берегу посмотреть на рыжую, освинцовевшую Обь. В Медвежьем Мысу начали уже поговаривать с издевкой, что рыбонадзор занялся побочным промыслом, заготовил тонны клюквы и скоро начнет торговать морсом.

В конце сентября выпадал дважды снег, но скоро растаял. Наступила погода без заморозков, сырая, с пронзающим ветром. Бобров наседал на Фролкина.

— Сдай же ты, наконец, клюкву кооператорам, получи за нее пять кусков и благодари нарымские небеса за такую щедрость! Мне скоро надо поднимать катер на берег, обшивать досками.

Фролкин морщился и продолжал ждать чего-то.

Однажды утром, когда вдруг за ночь вымерзли лужи, окаменела по обочинам грязь, а тротуары засеребрились инеем, Бобров отправился из дому навестить «Гарпун». Шел он в последний раз, чтобы завтра же пригнать сюда трактор и вытянуть катер на берег. Не ждать же, в конце концов, когда «Гарпуна» вмерзнет в лед из-за фролкинской клюквы, которую тот упрямо стремился сбыть по ресторанной цене.

Вот он и яр. Сейчас будет спуск к реке. Бобров увидел «Гарпун» и замедлил шаги… Палуба катера была пуста — ни одного мешка.

«Сдал-таки в кооперацию! — подумал Александр Константинович. — А если украли, то вместе с Никой!»

Под берегом, возле катера, сидела Любка, одетая в просторную новую телогрейку, повязанная светлым пуховым платком. Бобров узнал ее со спины. Вспомнил, что Любку перевели временно из коптильного цеха в сторожа. Об этом она сама как-то рассказывала ему. Он еще над ней пошутил, что, мол, страсти с наступлением холодов начали угасать, так можно и таким скучным делом заняться, как охрана рыбозаводского берега. Любка не обижалась, ибо была не обидчивая. Глаза ее так же горели, как летом: один дымчатым топазом, другой лимонным.

— Сидишь прохлаждаешься, — заговорил с ней Старший Ондатр.

— Хочу и сижу.

— Милого ждешь?

— Белый парус…

— В тумане Оби? А губы вон посинели от ждачки-то!

— С рекой прощаюсь — до новой весны. Костры, шалаши во сне будут сниться!

— И судмедэксперт Пинаев!

— И он иногда…

— А ты, Любка, не скажешь, куда гора мешков с палубы «Гарпуна» улетучилась?

— Вчера ночью красивый корабль тут был — «Державин». Как сверху шел, так бортом к «Гарпуну» и прижался. Фролкин и двое еще перетаскивали мешки «Державину» в трюм.

— Ух ты! — вырвалось у Боброва. — А дальше что?

— В седьмом часу утра «Державин» ушел вверх.

— Ловко сработал Ника! Мне бы такое и в голову не пришло!

Любка рада была поболтать и старалась выкладывать все, что знала.

— Фролкин трех человек к себе увозил. Вернулись веселые, разговорчивые. Я-то из окошка сторожки вижу, они меня — нет. И слышно все было. Кости перемывали тебе! Один среди них важный такой. Шапка соболья, куртка меховая, красивая. А когда мешки грузили, он из каюты выходил в кителе. Рукава в золоте! Свет на него от мачтовых огней падал…

— Поджарый, со строгим лицом такой, да? — задал вопрос Бобров, ощущая горький привкус во рту.

— Лица его я не рассмотрела ладом.

— А как называли?

— Ой, подожди!.. Не то Архипом, не то Архипычем!

— Ясно! И Низкодубов туда же! Непостижимо уму! А я-то думал…

Бобров не сразу поднялся на палубу «Гарпуна». Прошелся сначала по берегу взад-вперед. Прихваченный морозцем, песок похрустывал под ногами. Небо по всему куполу освобождалось от туч, прояснивалось. К ночи можно было ожидать звезды, а с ними и стужу покрепче. Любка смотрела молча, как ходил Старший Ондатр у кромки воды, видела, как подкатываются к его ногам волны от холодного низовика. Любка чувствовала, что чем-то расстроила Боброва, и не лезла больше с разговорами.

Александр Константинович остановился у катера, приложил ладонь к стальному борту, провел и отнял руку, потом потянулся к веревке трапа, вытянул сходни, поставил, поднялся по ним привычной твердой походкой.

На палубе было намусорено, наслежено. Холодное, необжитое судно вызвало в нем печаль. Для Фролкина «Гарпун» не дом родной, в который ты входишь с добром и любовью, а просто посудина, на которую можно взвалить любой груз — отвезти, привезти. В каюте на этом катере Фролкину удобно застольничать, укрыться на ночку с бабенкой. А потом — отсыпаться сутками, пережидать домашние неурядицы. Сойдя на берег, тут же забыть о том, что «Гарпун» нуждается в постоянном уходе, его надо смазывать и ремонтировать, красить и драить, выслушивать, как стучит его сердце, следить за сигнальными огнями, надежностью рации. Все это — забота Боброва, его команды. Команду упрекнуть Александру Константиновичу не в чем. Но Фролкину он предъявляет счет. Пришел — ушел. И в поле трава не расти…

Ну и лис рыжехвостый. Знал, выходит, что обойдет он Старшего Ондатра, и с какой стороны — знал. Бобров к Низкодубову сроду не льстился. Знай, свое дело делал, и тем был доволен, горд.

В мыслях Боброва никак не укладывалось, что Низкодубов мог пойти заодно с Фролкиным, встать