Малышка согрета и спокойна.

Я слышу, как он отпирает шкаф с телевизором внизу, а потом прячет ключ в ящик для ключей, прикрученный к стене у входной двери.

– Иди телик смотреть, – кричит он.

Я сижу с ребенком и почти засыпаю с ней в руках. Такой усталости я никогда не чувствовала. Начинаю кормить малышку и слышу его голос.

– Телик, говорю, иди смотреть, спускайся давай!

Я ерзаю к концу кровати и смотрю на свою стопу. Жидкость, скопившаяся у сустава, холодная на ощупь. Кости разбиты, мышцы порваны, а стопа словно чужая. Если я отсюда выберусь, то скорее всего, какой-нибудь врач отрежет ее, что будет самым лучшим выходом из ситуации.

– Дже-е-ейн!!!

Меня зовут не Джейн.

– Спускаюсь!

Я ковыляю вниз, прижимая к себе малышку.

– Сюда садись давай. – Ленн похлопывает по подлокотнику на кресле.

– Ленн, я не могу. У меня ребенок. Я на диване посижу.

– Самое лучшее время: мы втроем смотрим телик. А ты садись туда, куда тебе велят!

Я подхожу к креслу, пытаюсь сесть, но мои ноги слишком слабы для этого. Неловко падаю на пол, прямо на правую ступню и взвываю от боли. Малышка начинает плакать вслед за мной, и я чувствую, как от ее слез намокает грудь.

– Мэри жрать хочет, – говорит он.

Я до крови прикусываю внутреннюю сторону щеки. Прижимаю малышку к груди, она кушает и что-то воркует, а мне кажется, что я сломала какую-то неправильно сформированную кость, какое-то сращение тканей, некое подобие голеностопного сустава. Кусаю щеку, а он гладит меня по голове, и я чувствую его взгляд на своей груди, его взгляд над моей головой, смотрящий вниз на то, как я кормлю своего ребенка, сидя на его голых половицах.

– Хорошо ж сидим тут втроем вечерком! Недурную я тебе жизнь устроил, а? – Ленн снова гладит меня по голове, по моим немытым волосам. – Счас бильярд досмотрим, и я пойду свиней покормлю.

Смотрю на экран со слезами на глазах. Внутри меня пустота. Усталость. Не только от рутины, но и от безнадеги. Дочка кушает, и я разжимаю зубы, чувствую вкус крови на языке, ощущаю, как задний зуб шатается в десне, и думаю о том, чтобы убить его. Раньше, когда Ленн угрожал отправить мою сестру домой, он говорил, его приятель Фрэнк Трассок сразу же поймет, что что-то не так, потому что они разговаривают каждый день, и если Ленн напишет ему, то Ким Ли сразу же депортируют. Но Ленн больше не может использовать это против меня, поэтому теперь угрожает моему ребенку. Значит, я не могу сбежать: ставки слишком высоки. Я не могу выбраться отсюда. До рождения ребенка у меня всегда была возможность покончить с собой, может быть, в дамбе, но тогда Ленн сделал бы так, чтобы мою сестру отправили обратно. Теперь я не могу покончить с собой, потому что моей дочери придется терпеть немыслимо жестокую жизнь, и ей придется терпеть это одной. Но я могу покончить с ним. Риск в том, что мы застрянем здесь без еды, что припасы иссякнут, еда закончится, и мне придется ждать какого-нибудь случайного посетителя. Или его приятеля Фрэнка Трассока. Может быть, мне придется сражаться с Фрэнком. Защищать нас обеих. Ленн гладит меня по голове и отпускает замечания по поводу одного из игроков в бильярд, а я сижу, кормлю свою дочь и планирую его гибель.

Глава 13

Моя дочь растет, и ей нужно имя. Она заслуживает нормального имени.

Я пытаюсь представить себе свое детство. Цвета, крышу нашего дома, запах цветов лотоса летом и то, как отец гонялся за нами по саду, прячась за кустами бамбука и притворяясь, что не может нас найти, а потом выбегал, ревел, смеялся и снова убегал, словно соседский мальчишка. Имя дочери придет ко мне само собой.

Когда я была маленькой, у нас случались трудные годы. После рождения младшего брата у нас не было денег на обувь и новую одежду. Но мы никогда не голодали. Позже отец рассказывал мне, как он часто беспокоился за семью. Но я этого не замечала. Родители ограждали нас от своих забот, и их отношения были настолько крепкими, что они опирались друг на друга. Они нашли друг друга после вечеринки в ресторане на берегу реки в 1989 году.

Ленн оставил для меня таблетку у кухонной раковины. Я принимаю ее и поднимаюсь к дочери, чтобы вздремнуть в полдень. Ее глаза бегают по комнате. Поднимаюсь по лестнице, нога болит, рот болит, а она смотрит на меня сверху, прямо в глаза, на лицо, впитывая в себя.

Мы лежим вместе, и я кормлю малышку. Таблетка работает. Теперь это большая пыльная квадратная таблетка – он сменил поставщика. Ленн уверяет, что внутри то же самое лекарство, но мне кажется, оно сильнее.

Когда я просыпаюсь, y меня пересыхает во рту. Губы слиплись и прилипли к подушке односпальной кровати в маленькой спальне. Мне требуется время, чтобы вспомнить, где я. Кто я. Я нахожусь в том туманном состоянии, которое испытываешь, когда почти засыпаешь, а может быть, уже погружаешься в сон, а потом тебя будит какой-то шум, и тебя переполняет неопределенность и тепло, и хочется удержать этот тихий гул.

Где мой ребенок?

Что он с ней сделал?

Я поворачиваюсь и чувствую ее под своей грудью, под собой. Мой вес давит на нее. Я приподнимаюсь на одном локте, сердце в груди стучит как барабан. Что я с ней сделала? Я достаю дочку из-под себя, но она неподвижна.

Тихо.

Нет.

Что я сделала?

Ее глаза закрыты. Я подношу малышку к своим губам, ее рот к своему, чтобы почувствовать ее дыхание, но дыхания нет. Дочка теплая, но это мое тепло.

– Нет, нет, нет, – повторяю я, но слова улетают в пустоту. Комната начинает вращаться вокруг меня.

Я держу малышку перед собой и сдавливаю до тех пор, пока ее крошечный носик не начинает морщиться, она фыркает и открывает ротик.

Я поднимаю ей веко. Она закрывает его обратно. Прижимаю ее к груди, малышка открывает ротик и припадает к соску, но не кушает. Она жива. Меня накрывает волнами облегчения, каждая сильнее предыдущей. Но внезапно я трезвею, и с моей головы спадает таблеточный туман. Боже мой, Танн Дао, ты чуть не убила собственную дочь!

Кровь застывает в жилах от мыслей о том, что могло бы случиться. Эти