На следующий год после свадьбы Митя решил, что большой и серьезной репетицией перед тем, как он поставит что-то в театре, должен стать организованный им праздник Дня летнего солнцестояния. С детства он всегда принимал живое участие во всех торжествах Шестнадцатой улицы и, разумеется, помогал отцу, когда наступал их черед все устраивать. Не раз Митя просил отца отдать бразды режиссуры ему, но тот всегда говорил, что «еще не время», что, когда он станет новым хозяином «Театрального вагончика» — «тогда уж». Неудивительно, что с наступлением долгожданного момента Воротынский-младший с жаром принялся планировать предстоящее событие. Ему так не терпелось начать творить, что он даже поменялся с Пасечником, очередь которого выпала организовывать праздник в то лето. Про будущий праздник в июне Митя договорился с ним еще в сентябре, сразу после своей свадьбы. У него было девять месяцев, чтобы все хорошенько продумать, — время, за которое можно родить дитя. И действительно, сначала он зачал идею, заботливо ее выносил, а затем благополучно разрешился от бремени. Дачный мир увидел маленькое чудо.

Как только Митя добился права устроить праздник, он тотчас осознал, как будет сложно остановить свой выбор на чем-то одном. Раньше он был полон самых разных идей; казалось, стоит лишь начать что-то делать, и тут же все сложится само собой. Это представлялось очевидным, как факт восхода солнца каждый новый день, как то, что он умеет плавать или дышать. Когда же он получил это долгожданное право и одним ноябрьским утром сел за письменный стол, чтобы приступить к написанию сценария, то понял, что не может остановить свой выбор на чем-то одном. «Я все прекрасно понимаю, — делился с женой Митя. — Но выбор одного — это есть невыбор многого другого. Вдруг я не выберу при этом нечто очень важное, что будет в самую точку? Чего ты смеешься, Соня?» Соня действительно поначалу смеялась в ответ на творческие терзания мужа и предлагала кинуть монетку или вытянуть спичку. В ответ Митя кипятился еще сильнее, по-настоящему обижаясь на услышанное. Но Соню можно было понять — она не росла в атмосфере Шестнадцатой улицы, не питалась духом ее ежегодных июньских праздников, не ждала их и вообще почти толком ничего не знала об этом. Она не понимала значимости всех этих приготовлений до тех пор, пока в какой-то момент не увидела, что Митя целыми днями больше думает о дачном празднике, чем о текущей работе в театре. Вот тогда она поняла, что самостоятельный премьерный спектакль мужа состоится не когда-то там, в непонятном будущем, а уже этим летом. Уже были известны его точная дата, площадка и список участников и приглашенных гостей.

Как это часто бывает, озарение пришло внезапно. Подсказка лежала на самой поверхности, как открытая книга. Она была столь очевидна, что после озарения Митя уверовал в то, что ответы на многие наши вопросы находятся всегда где-то рядом с нами. Ответ крылся в их даче, в полюбившемся им вагончике. Митя вспомнил, как в романе одного из этих странных латиноамериканцев — Роа Бастоса — «Сын человеческий» герои тоже жили в старом железнодорожном вагоне. Именно с этим обстоятельством там был связан один престранный эпизод. Муж и жена катили свое жилище из поселка вглубь леса. Это был тяжелый, адский труд, но они упрямо продолжали делать свою работу. Они двигались «вовнутрь» чего-то гораздо более значимого, чем сельва. Медленно, шаг за шагом они продвигались к сакральному центру своего мира.

Начало лета, когда все стремительно растет и набирает силу, было очень подходящим для того, чтобы говорить об этом. Митя вспомнил собственное детство и то, как однажды он с друзьями обнаружил пустырь, где росла трава выше их роста. Своими крупными лаптастыми листьями и толстыми стеблями растения напоминали тропические заросли, поэтому мальчишки прозвали это место «джунглями». Они вырывали с корнем некоторые из растений, очищали их от листьев, и тогда те, в зависимости от обстоятельств, превращались в зеленые копья или мечи. Митя очень хорошо помнил, как эти исполины образовывали самые непроходимые чащобы, как они затягивали в свои дебри. Там, в зарослях, пахло землей и травой не так, как обычно. Эти запахи будили в детях что-то первобытное, отчаянное; они пьянили, вызывали неведомый ранее азарт, в котором забывалось все на свете, кроме настоящего мига. Это было похоже на праздник. Дети ликовали.

Митя загорелся идеей посвятить День летнего солнцестояния концепции движения к себе. Сам факт присутствия вагончика на даче Воротынских являл собой наглядный пример такого движения. Ведь он когда-то тоже сошел с рельсов и был перемещен сюда, в это сакральное для очень многих людей место. Жители Шестнадцатой улицы должны были оценить этот замысел. Митя радовался тому, как угадал с темой, что это не только его личное, но нечто важное для каждого из соседей.

«Но что у тебя будут делать люди? Вагончик на всю улицу один… И его не сдвинуть с места. Что они будут тащить? Куда?» — спрашивала Соня. «Хватит и нашего вагончика. Он станет собирательным образом для всех нас, как метафора, понимаешь? И зачем вообще они должны что-то тащить? Ты слишком буквально все поняла, — отвечал Митя и тут же задумался. — Хотя… Прекрасная мысль».

В праздничный вечер всех жителей Шестнадцатой ожидал дачный перформанс «Путь к себе, или Дорога домой» — самая беспроигрышная тема еще с гомеровских времен.

Зрители расположились на лавках за бетонкой лицом к домам, как раз напротив внутриквартальной улицы. Все понимали, что, очевидно, основным местом действия станет дорога. Сергей Иванович на это скептически качал головой, поглядывая по сторонам, — не едут ли машины: «Как можно на проезжей части устраивать праздник, даже если на ней нет интенсивного движения?» Он уже было поднялся с места, чтобы найти Митю, но тут ворота «Театрального вагончика» распахнулись и оттуда с шумом высыпали дети.

Впереди с трещотками, подпрыгивая и кружась, неслись Лиза и Аллочка, за ними с бубнами — Алеша и Славка, далее шел Костян с барабаном, пристегнутым к поясу, последним из детей торжественно вышагивал Гера с трембитой в руках. Деревянная труба была выше играющего на ней музыканта, отчего тот испытывал явные неудобства. Нужно было одновременно держать эту длинную штуковину, пытаться извлекать из нее звук и на ощупь идти вперед, стараясь не упасть, так как смотреть под ноги не представлялось возможным. Впрочем, Гера делал свою работу достаточно уверенно. Его неспешность и высокая сосредоточенность в свете всего происходящего воспринимались как нечто умышленное, подчеркивающее значимость момента.

Наконец