— Ты понимаешь, что натворила, а?! — заорала она, вне себя от злости.

Анджела продолжала петь (хотя бы заткнись, помолчи хоть один гребаный раз; почему ты проснулась? почему ты, черт тебя дери, так долго не позволяла мне заниматься тем, чем я хочу, маленькая сучка? я тоже существую-существую-существую, не только ты).

— Послушай меня!

Но Анджела продолжала рисовать. Франческа смотрела на нее и ненавидела больше, чем когда-либо кого-либо ненавидела на всем белом свете.

— Заткнись, иначе я тебя навсегда заткну!

Она дрожала.

Внутри клокотал гнев, который мог бы вырвать с корнем все эти долбаные дома в этом долбаном дворе и всех, кто в них живет, и все это долбаное…

— Ты понимаешь, что натворила? Ты, дрянь! — кричала она на дочь. Эмма, все еще на руках, начала хныкать.

— Ай, — сказала она.

Франческа ничего не замечала. Ей было все равно.

— Посмотри на меня, Анджела! Посмотри, что ты сделала!

Но девочка продолжала рисовать. Франческа ничего перед собой не видела.

Она схватила запястье Авджелы, держащей в руке кисточку. Сжала его. Сильно. Красный браслет на запястье казался еще более красным, невыносимо красным.

Она сжала еще сильнее. Она ничего не чувствовала. Она больше не слышала, плакали девочки или молчали. Она сжала сильнее. Потянула. Кисточка выпала из руки дочери.

— Мама! Ты делаешь мне больно! — послышался крик Анджелы.

Но ей было все равно («Сжимай, сжимай, — сказал дом. — Сжимай сильнее, со всей силы»). И она сжимала, сжимала, и продолжала сжимать, и, о да, она продолжала сжимать это маленькое запястье, пока…

Телефон в комнате девочек снова зазвонил.

Это было похоже на пробуждение от гипноза. Рука ослабила хватку. Если не считать звонящего телефона, в комнате воцарилась полная тишина, будто дом затаил дыхание, чтобы точно понять, в какой момент он потерпел поражение.

Эмма смотрела на Франческу широко раскрытыми глазами, слезы текли по ее щекам, в глазах было отчаяние, но она больше не плакала.

Анджела в ужасе уставилась на мать, ее рука бессильно лежала на столе, будто она не могла пошевелить ею. Боже мой, что я наделала. Боже мой, что я думала (я тебя навсегда заткну). Боже, что со мной происходит. Что я собиралась сделать (и сделала бы, содрогаясь заметила она). Боже мой, малышка, прости меня.

— Прости меня, дорогая.

Она сделала шаг по направлению к Анджеле, но девочка испуганно отпрянула. Она не переставала пялиться на мать (дети все знают — перестань так на меня смотреть, пожалуйста). Она не плакала.

На ее запястье отпечаталась темная полоса (похоже на след от удушения). Анджела не двигала рукой.

Боже мой, Анджела, боже мой. Мама, где ты? Что мне теперь делать? Ее сотрясала непроходящая дрожь.

— Тебе больно, дорогая? — Франческа наконец смогла взять в руки это маленькое запястье. — Где болит? Расскажи маме, — она дрожала, удары сердца отзывались во всем теле. — Где болит, милая? — она была вне себя и не могла перестать дрожать (матери не дрожат).

Затем что-то изменилось в глазах Анджелы. Какими бы холодными они ни были, их наполнила безграничная печаль. Но ни следа слез.

— Мама, — сказала она, — мне немножко больно. Ничего страшного, — и ее взгляд не изменился. — Прости, мама.

Франческа обняла ее, не слушая обвинений, которые мысленно обрушила на себя саму. Она обняла Анджелу вместе с Эммой, которая теперь удобно устроилась на руках матери, прижавшись к сестре.

— Мои любимые, — она поцеловала их обеих. — Простите, простите, пожалуйста, мои дорогие.

Со стороны они выглядели живым воплощением любви.

Будто икона.

Франческа провела остаток дня, наблюдая, как Эмма с Анджелой играют, смеются, едят, смотрят мультфильмы как ни в чем не бывало. Но она знала, что произошло. И они тоже знали, эти две маленькие, уверенные в себе девочки. Запомнят ли они это на всю жизнь? Какие последствия будет иметь этот ужасный случай в будущем? Что она, мать, сделала с ними?

Ближе к вечеру, когда вот-вот должен был вернуться Массимо (жестокая, ты стала жестокой матерью, вот кем ты стала, муж никогда бы ее не простил), Анджела подошла к матери, которая неподвижно сидела на диване, с прямой спиной, и смотрела в пустоту. Девочка положила руку ей на колено: след на ее запястье исчез.

— Мама, — с внезапной серьезностью сказала она. — Давай не будем ничего говорить папе, хорошо?

Франческа взглянула на нее. Маленькая, маленькая взрослая девочка. Ее глаза затопили слезы. Она не смогла их сдержать. Обхватила голову руками и заплакала.

— Ш-ш-ш, мама, — Анджела положила руку ей на голову, погладила. — Мама, не волнуйся, больше не болит.

20

Когда обе девочки заснули, Массимо еще не вернулся. Франческа взяла телефон, собираясь позвонить ему сейчас, пока была одна, рассказать, что происходит, рассказать всю правду, попросить о помощи. Она набралась храбрости. Позвонила. Гудки, потом голос Массимо, счастливый-счастливый-счастливый, сказал, что это его автоответчик. В ломе было очень темно. Франческа оставила мужу голосовое сообщение: «Перезвони мне, как только сможешь. Это срочно, — и добавила: — Пожалуйста». Она ждала его ответа в темноте, но он так и не перезвонил. Ен отчаянно нужно было услышать голос. Чей-нибудь голос. Кому можно позвонить?

Она позвонила отцу.

Папа. Она посмотрела на эту строчку на экране. Закрыла глаза. Сейчас я ему все расскажу. И он мне поможет. Он мой отец. Он мне поможет. Она почувствовала облегчение. Позвонила.

— Алло?

— Папа.

Ее отец, за шестьсот километров отсюда, ответил.

— Привет, котенок. Уже поздно. Что-то случилось? Вы в порядке?

— Привет, папа, — сказала Франческа, пытаясь не заплакать. — Да, мы в порядке. Но…

— Я сегодня отвез машину к механику, — сказал ее отец.

— Папа, я хотела тебе сказать… важную вещь… сегодня днем я работала, Анджела рисовала рядом со мной и…

— Помнишь синьору Макиавелли? Она упала и сломала бедро.

— Эмма проснулась, и мне пришлось пойти туда… — Тишина. Она собралась с силами. — Папа, я вернулась, и Анджела…

— Погода здесь хорошая.

— Папа, послушай, я хотела тебе сказать, я говорю тебе, что…

— А у тебя? Как там погода?

Франческа закрыла глаза.

— Здесь дождь, — сказала она. — Но он закончится. Пока, папа.

— Пока, котенок.

Итак, этой ночью, как и в любую другую ночь, в постели лежали муж и жена. И ни один из них не имел ни малейшего представления, о чем думает другой. Странно находиться так близко, когда теплые тела соприкасаются под простынями, и думать о вещах таких ужасных, что они едва не кричат из твоей головы. Массимо, если бы ты знал, что я сделала с твоей дочерью, если