Шрифт:
Закладка:
Франческа вспыхнула от стыда. Темного, липкого стыда, похожего на смолу. Ей страшно захотелось захлопнуть решетку лифта и уехать, не проронив ни звука. К черту хорошие манеры. Но Анджела остановила ее:
— Подожди, мама, там дядя!
Черт бы меня побрал, что я научила ее хорошим манерам.
— Конечно, — сказала она.
И она ждала.
Фабрицио за пару шагов добрался до лифта. Но Франческе этого хватило, чтобы понять, насколько неряшливо она выглядит. Не женщина, а мать, усталая мать, в которой женщина погребена слишком глубоко.
— Доброе утро, — сказал Фабрицио. Улыбнулся и вошел в кабину.
Франческа поспешно нажала кнопку. Пять. Сколько времени нужно лифту, чтобы добраться до пятого этажа?
— Привет, дядя, — сказала Анджела (с каких это пор она стала такой общительной?). — Меня зовут Анджела, — и потянула его за куртку.
Фабрицио на мгновение взглянул на Франческу, приветливо кивнул. Франческа не сказала ни слова, кивнула в ответ (какая ты уродина), она не знала, куда смотреть (он видел меня), и чувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Ей хотелось очутиться где угодно, только не здесь.
— Привет, Анджела, рад познакомиться, — сказал Фабрицио. Он снова улыбнулся, очень мило.
— Как тебя зовут? — девочка снова потянула его за куртку. Сколько можно ехать на пятый этаж?
— Меня зовут Фабрицио, — представился он, и девочка протянула ему ладошку.
Франческа, мечтая раствориться в тесных стенах лифта они были сделаны из искусственного дерева с прожилками, похожими на лица проклятых. — чувствовала себя отвратительной, старой, неухоженной.
— А это моя мама. — сказала Анджела. — Ее зовут Франческа. Но она не немая.
Фабрицио рассмеялся. Франческа покраснела.
— Простите меня, — сказал он, протягивая руку. — Фабрицио.
Ей пришлось поднять глаза (ты видел меня в окне? думаешь, что я уродина? что я странная?), во рту пересохло. Сколько, боже, ну сколько можно ехать до пятого этажа? Она взяла его за руку. Раздался робкий голос, шепот:
— Франческа.
Он снова улыбнулся. Пятый этаж по-прежнему не появлялся.
— Странно, что мы не знакомы, — сказал он между четвертым и пятым этажами. — Мы же соседи по площадке.
Она кивнула, и, к счастью, по Божьему провидению появился пятый этаж. Им пора было выходить, но она не могла разорваться натрое между Анджелой, Эммой в коляске и пакетами. Не могла двинуться с места.
Он, спокойный, добрый, предложил:
— Позвольте помочь.
Она отвернулась и закрыла глаза.
— Мама, тебя отнести? — спросила Анджела.
Фабрицио снова засмеялся. Франческа подтолкнула коляску к двери. Милостью Божьей она быстро нашла ключи. Открыла дверь. Затолкала Анджелу и коляску внутрь. Потом ей пришлось повернуться к Фабрицио. Она видела, как он, непроницаемый, но вежливый, с легкостью держит пакеты, будто они весят не больше перышка. Он смотрел на нее. И Франческа услышала собственный голос, будто исходящий от другого человека, из другой Вселенной, который сказал со смущением, но очень четко:
— Могу я предложить вам кофе?
Той ночью в постели, как всегда без сна, Франческа услышала ответ Фабрицио: «Спасибо, но я тороплюсь». И он ушел, вежливый, но непреклонный (или раздраженный?). И на фоне этой сцены, которую она уже видела, каждый раз сгорая со стыда, с каждым разом все больше, произошла еще одна ссора с Массимо. Девочки все больше нервничали. Массимо напрягся. «Ты не понимаешь!» — «Нет, это ты не понимаешь!» Кто кого не понимал?
Франческа вздохнула, ей показалось, она слышит музыку, доносящуюся из квартиры Фабрицио (но это невозможно, сейчас поздняя ночь или раннее утро). Подумала о его обнаженном теле в окне. О Фабрицио. О нем. О его гениталиях, которые могла только представить себе. Она почувствовала, что кровать закачалась, будто в ее голову втиснули облако — и оно, вместе во всем снаружи, колышется в тишине. Она задышала быстрее, потом медленнее — ей снова стало стыдно: и как только в голову пришло предложить ему кофе после того, как он застукал ее подсматривающей за ним, голым, через окно? Ей было стыдно, но наряду со стыдом она чувствовала что-то такое… неизведанное. Музыку, которой не было, музыку, похожую на бушующую реку, на шторм. И снова увидела этого обнаженного мужчину. Она лежала в постели, погрузившись в эти ноты (в это тело), темные мысли покидали разум; рука начала двигаться, словно по собственной воле, погладила ее живот, а затем — она взжжмуля — потянула резинку трусиков, и горячие образы затуманили ее разум. Ее рука — будто чужая (Фабрицио) рука — отодвинула трусики, пальцы коснулись кожи, она прикусила губу, рука замерла, а затем начала двигаться, медленно, затем быстрее, потом еще немного быстрее, и когда ее сердце ускорилось и она вошла в другое измерение, в тишине раздался вопль:
— Мама! Какать!
19
Франческа посмотрела на листы бумаги и краски, разбросанные по столу в гостиной. «Жила-была маленькая девочка, которая боялась темноты», — было написано в ее книге (она написала ее сама или это сделал кто-то другой, кого она не помнит? когда-то я умела писать, умела работа, я много чего умела). Ей нужно было нарисовать девочку с фонариком под одеялом, маленькую девочку, убежденную, что темнота — это опасный враг. Потом, по ходу повествования, героиня, уже спокойная и счастливая, выясняла, что темнота не таит в себе чудовищ. Напротив, она надежный друг. И все в мире — друзья, а чудовищ не существует. На последнем листе девочка, прежде чем выключить свет, улыбалась подруге-темноте, а та улыбалась в ответ; с самой первой страницы можно было догадаться, что все движется к счастливому финалу, когда все будут жить долго и счастливо. Франческе нужно было нарисовать маленькую героиню. И она занялась этим. Наконец.
Она изрисовала несколько листов, изучая девочку. Это были прекрасные эскизы. И это она их нарисовала. Как приятно пахнут краски, как прекрасно пахнет бумага. Спустя бог весть сколько дней она снова смогла рисовать. Она неплохо потрудилась. Из колонок компьютера лилась мягкая музыка. Все как положено. Все как всегда.
Я едва не потеряла это.
Как объяснить, что значит утратить страсть, которая сопровождает тебя на протяжении всей жизни? Ты не можешь сказать, когда
