Что-то плохое.

Что она натворила?

Вспомни, вспомни все, что было до этого. Все началось с криков Анджелы: «Мама, ты делаешь мне больно!» — и она, пылая ненавистью, сжимала, сжимала — что, что она сжимала?

Это был сон, просто сон. Это обязан быть сон.

А потом Франческа оказалась перед диваном, на столе — ноутбук с рисунками, и она не помнила, что работала над ними когда-нибудь…

«Мама! Нет! Помогите!» — вернулся еще один фрагмент воспоминаний.

Нет. Нет. Это невозможно. Невозможно, чтобы я… Это просто сон.

Провал в памяти. Но что она делала тогда?

Как могла не обратить внимание на Анджелу, спящую в своей комнате? Но что, если она обратила?

И пошла туда, к дочери… Только именно этот отрезок времени не сохранился в памяти. Что произошло в детской? Она что-то сделала с Анджелой? (Закрой рот, иначе я тебя навсегда заткну.) В голове пусто. Что она натворила? Что я натворила.

(«Мама, нет! Помогите!» — а она сжимает… запястье… или шею?) Но нет. Это был просто сон.

Что я с ней сделала?

Дом сказал: «Во всем виноваты девочки». Франческа согласилась: «Во всем виноваты девочки».

— Моя дочь! — закричала она, с колотящимся о ребра сердцем.

Маленький красный браслетик.

23

Крик поднялся из живота, оттуда, где зарождается весь ужас и вся любовь.

Не может быть. Только не Анджела. С Анджелой ничего не могло случиться. Я бы никогда не причинила боль Анджеле. Ни ей, ни Эмме (ты уверена? ты уверена? а те крики, которые ты слышала? — они были в моей голове, только в моей голове). Нет, этого не может быть. Ее дочь дома, в целости и сохранности. Конечно. Так должно быть. Она не могла причинить ей боль. Она мать, а матери… Итак, что ты делала? Что стерлось из памяти? Или никогда не появлялось в ней. Ты проснулась, пошла проверить, спит ли Анджела, и…

И?

Нет.

— Девочка! Девочка! — продолжали кричать жильцы кондоминиума.

Замолчите.

Сходи посмотри. Посмотри на этот красный браслет. Посмотри, почему все кричат «девочка!».

Нет. Нет, нет. Ее девочка не выходила во двор, ее девочка была дома, одна. Так должно быть. И ей надо вернуться. Она должна позаботиться о своей дочери. С ее дочерью все в порядке, все в порядке, все в порядке, она спит дома, довольная, счастливая, невозможно, чтобы за свой единственный — единственный — миг безмятежности: кофе, моя работа, человек, с которым можно поговорить, пришлось расплачиваться трагедией. Да, но что она делала перед этим?

Это невозможно.

Сходи посмотри. Ты должна понять, почему во дворе кричат. Сходи посмотри на тот красный браслет.

Нет.

Ты поэтому боишься смотреть?

Нет. Моя дочь в порядке. Я иду к дочери.

Красный браслет, валяющийся на земле, магнитом притягивал ее к себе, но Франческа вырвалась из-под его власти и обрушилась на себя со звериной яростью. Ты не можешь убежать! Надо набраться смелости и посмотреть на браслет, понять, кто эта девочка…

Нет. Она не моя дочь. Я должна пойти к дочери.

Она зверем бросилась к двери своего дома. («Девочка!») Помчалась вверх по лестнице.

Анджела. Где Анджела? Что она сделала с Анджелой? Она что-то сделала с Анджелой? Вспоминай-вспоминай-вспоминай. Пожалуйста, боже, пожалуйста, нет, нет.

— Анджела! — крикнула она, и эхо на лестнице исказило ее голос и превратило в насмешку.

Она распахнула дверь.

— Анджела!

Постель Анджелы смята. В кроватке никого нет. — Анджела!

Она обыскала квартиру, все чувства обострились до предела, она чует запахи, звуки, как дикий зверь, сердце колотится.

— Анджела!

Дочери нигде нет. Что она сделала с Анджелой?

Пожалуйста. Боже. Пожалуйста.

Франческа снова выскочила из площадку. Ки нулась вниз по лестнице. Выбежала во двор. Ан джела. Она остановилась на мгновение, будт< принюхиваясь.

Но уловить запах дочери не удавалось. По крайней мере, свежий запах.

— Привет.

Голос показался Франческе до боли знакомым, но она не была уверена. Она больше ни в чем не была уверена. Откуда он? Она обернулась. Увидела фигурку, маленькую фигурку у дерева. Бросилась к ней.

Боже-боже-боже.

— Девочка! Помогите! — закричал кто-то в ужасе.

— Помогите мне! — позвал кто-то еще. Но она не хотела слышать эти голоса.

Она бросилась к фигурке у дерева. Обняла ее — кровное, свое, вырванное из чужих рук, выхваченное из лап смерти.

— Помогите мне, пожалуйста!

Еще один крик достиг ушей Франчески, но ей было все равно, было наплевать на чужую боль, пусть бы все пропали, пусть бы все умерли.

— Милая, милая моя, — сказала она фигурке, прижавшейся к дереву. — С тобой ничего не случилось, я ничего тебе не сделала, я никогда не причиню тебе вреда, ты это знаешь? Знаешь? — она обнимала Анджелу, плакала, целовала, ощупывая каждый миллиметр ее тела. — Все хорошо, все хорошо, с тобой все хорошо, правда?

Франческа стояла перед дочерью на коленях, как перед Мадонной. В спешке она споткнулась, упала, содрала кожу, но какое значение имеет боль, даже собственная, когда ее дочь, ее Анджела жива, она не пострадала. И она тут.

Все хорошо, все хорошо, я ничего тебе не сделала, ты не поранилась, — она ощупывала дочь, приподнимала одежду, осматривала.

— Мам, хватит, ты делаешь мне больно, — сказала Анджела и попыталась отстраниться.

Боже. Перед глазами все завертелось. Франческа больше не могла дышать. Едва не потеряла сознание. Но нужно держать себя в руках. Нельзя прямо сейчас упасть в обморок. Боже.

Она чуть оттолкнула дочь, чтобы разглядеть ее получше. Да, это действительно Анджела, Анджела рядом, Анджела жива и здорова. Я ничего тебе не сделала («На этот раз», — отметил внутренний голос).

— Все так кричали! Я испугалась. Хотела сказать, чтобы они перестали, — очень серьезно сказала Анджела. — Ты злишься, мама?

Франческа встала, взяла ее на руки, прижала к себе. Боже. Спасибо. Боже.

— Моя дочь!

Снова послышался этот крик. И только теперь разум позволил ей понять. Она обернулась.

Теперь Франческа ясно видела лица — сплошь знакомые — людей, которые сперва дарили ей надежду, а потом стали вызывать одну ненависть. И еще одно лицо, лицо единственного человека, которого она считала другом.

— Я не могу ее найти, помогите мне, пожалуйста! — кричал этот человек, эта молодая женщина.

Ее каштановые волосы, собранные в хвост, растрепались, голубые глаза стали непропорционально огромными, рот скривился в гримасе острой боли, будто некая сила разрывала ей внутренности. Зубы, крупные, белые, они стучали. Франческа вгляделась. Марика.

Ее нет, ее нет, я везде искала, пожалуйста, пожалуйста, где моя девочка? Помогите мне, пожалуйста!

Марика была мертвенно-бледной