произошло вот что: спеша со всем покончить, я приблизился к входу, взял в рот то, что когда-то держал в руках[114], и начал размышлять, что делать дальше: войти ли в пещеру или, как обещал, поднять тревогу. Наконец я подумал, что если я войду, то могу быть обвиненным в похищении, в том, что, раз Ласаро не нашли, значит, я его съел, а это окажется и некрасиво, и преступно. Наконец, я возвращаюсь к войску, которое уже спешит мне на помощь, поскольку все видели, как я взял шпагу и нанес для куража несколько ударов по стене у входа и даже смог, искривив рот, оставить с каждой стороны по нескольку косых линий.

Приблизившись к генералу и склонившись перед ним в поклоне, держа при этом, насколько мог ровно, шпагу во рту за рукоятку, я сказал:

— Ваше превосходительство, вот оружие нашего врага: отныне можно не бояться войти в пещеру, ибо ему нечем ее защищать.

— Вы поступили как доблестный тунец и должны быть вознаграждены за столь великую службу. И поелику ваши отвага и сила завоевали эту шпагу и, как мне кажется, вы умеете владеть ею лучше, чем кто-либо другой, оставьте ее себе, пока мы не захватим самого злодея.

И затем к зеву пещеры прибыла тьма тунцов, но никто из них не осмеливался проникнуть внутрь, так как они боялись, что у врага остался кинжал. Я вызвался быть первым, но с тем условием, чтобы кто-нибудь следовал за мной и был мне в помощь; а просил я о том для того, чтобы этот кто-нибудь мог засвидетельствовать мою невиновность. Но они испытывали перед Ласаро такой страх, что никто не хотел за мной следовать, хотя генерал и обещал большую награду тому, кто будет вторым. И поскольку дело обстояло так, главнокомандующий спросил, как я думаю поступить, если никто не хочет сопровождать меня на этом опасном пути. Тогда я ответил, что, дабы услужить ему, я осмелюсь войти в пещеру один, но чтобы при этом кто-нибудь поджидал меня у входа, коли опасается быть со мной рядом. Он сказал, что так тому и быть, и хотя из тех, кто был вместе с ним, никто не вызывается, он обещает, что кто-то за мной последует. И тогда явился капитан Лиций и сказал, что войдет в пещеру за мной. И затем я начал тыкать шпагой во все углы пещеры, и наносить жесточайшие удары, и делать длинные выпады, крича во всё горло:

— Победа! Победа! Да здравствует великое море и его славные обитатели! Смерть всем живущим на суше!

С теми же криками, но более приглушенными, как я сказал, за мной последовал и проник в пещеру капитан Лиций, который вел себя в тот день столь необычно, вызвав у меня большое доверие тем, что был воодушевленнее и смелее всех прочих; однако мне показалось, что одного свидетеля будет недостаточно, и я начал просить о подмоге. Но призыв мой был тщетным, ибо злосчастен тот, кто осмеливается еще и чего-то просить! И не надо от тунцов многого требовать, потому что, если уж говорить по совести, я на их месте повел бы себя так же. Я-то направлялся в пещеру как к себе домой, зная, что ничего непредвиденного там нет. И я начал поднимать их дух такими словами:

— О могучие, великие и отважные тунцы! Где же сегодня ваши мужество и храбрость? Где еще вы можете стяжать подобную славу? Позор, позор! Смотрите, как ваши враги ставят вас ни во что, проведав, как вы трусливы!

После этих и других моих слов главнокомандующий, более устыдившись, нежели желая вступить в бой, неспешно вошел в пещеру, громко притом крича: «Перемирие! Перемирие!», из чего я понял, что за ним никто не последовал, ибо он призывал к перемирию, как если бы шла великая война. И лишь войдя, он приказал всем, кто остался снаружи, следовать за ним, что те и сделали, насколько я понимал, безо всякого воодушевления; но, не встретив ни бедного Ласаро, ни чьего-либо сопротивления (хотя я и колошматил шпагой по пещерным камням что было сил), все очень смутились, а генерал был сконфужен тем, что не поспешил мне и Лицию на помощь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ТОМ, КАК ЛАСАРО И ВСЕ ТУНЦЫ ПРОНИКЛИ В ПЕЩЕРУ, ГДЕ ВМЕСТО ЛАСАРО НАШЛИ ЕГО ОДЕЖДУ, А ИХ НАБИЛОСЬ В ПЕЩЕРУ СТОЛЬКО, ЧТО ОНИ ЧУТЬ НЕ ЗАДОХНУЛИСЬ, И О ТОМ, КАКОЕ СРЕДСТВО ДЛЯ СПАСЕНИЯ ЛАСАРО ИМ ПРЕДЛОЖИЛ

Хорошенько осмотрев пещеру, мы нашли одежду могучего тунца Ласаро де Тормес, которая с него спала, когда он превратился в рыбу, и когда я ее увидел, то не смог избавиться от мысли, что всё еще нахожусь в своем несчастном теле, а в тунца превратилась только моя душа. Но Богу было угодно, чтобы меня не обнаружили, и я убедился в том, что и душой, и телом обратился в рыбу. Я возрадовался, ибо всё еще никак не мог успокоиться и чувствовал боль во всём теле, как если бы его рвали на куски и раздирали на части те, кто с таким упоением это делал, и что делал бы и я, чтобы ничем от них не отличаться и не быть узнанным.

И вот главнокомандующий и другие любопытные оказались в пещере, настороженно заглядывая во все углы, опасаясь и в то же время желая найти того, кого искали; после того, как они тщательно обследовали и обыскали небольшую пещеру, капитан-генерал спросил меня, что я обо всём этом думаю и почему мы не обнаружили нашего врага.

— Сеньор, — ответил я, — я уверен в том, что он — не человек, но какой-то нечистый дух, который принял облик человека, чтобы навредить нам, ибо разве кто-нибудь когда-либо видел или слышал, чтобы человеческое тело находилось в воде столь долгое время или чтобы человек творил то, что творил этот дух, и как, наконец, находясь в столь закрытом месте, да еще при нас, будучи окруженным, он исчез?

Генералу понравились мои слова, и пока мы говорили об этом, нас подстерегла иная большая опасность. Вышло так, что в пещеру начали прибывать другие тунцы, находившиеся снаружи, притом весьма стремительно, видя, что противник куда-то делся; а все они участвовали в осаде и жаждали отомстить за гибель своих друзей и подданных. В мгновение ока пещера оказалась заполненной до потолка, да так, что между туловищами