Шрифт:
Закладка:
11
На последнюю ночь удивительного пребывания миссис Харрис в Париже мсье Фовель приготовил для нее и Наташи ужин в знаменитом ресторане «Пре Каталан», что в Булонском лесу. Здесь, в самом, вероятно, романтическом месте в мире, на открытом воздухе, под раскидистыми ветвями сташестидесятилетнего дерева, в свете гирлянд разноцветных фонариков, мерцающих в листве, под чудесную веселую музыку, они должны были пировать, наслаждаясь изысканнейшими блюдами и тонкими винами – всем лучшим, что смог выбрать мсье Фовель.
Но как ни странно, вечер, задуманный как радость и удовольствие, для всех троих начался довольно печально.
Мсье Фовель был великолепен и выглядел очень торжественно в вечернем костюме, с ленточкой военной медали на лацкане. Наташа тоже никогда еще не была столь очаровательна, как теперь, в вечернем платье – розовом с серым и черным, открывавшем восхитительную шею и нежную спину. Ну а миссис Харрис пришла в обычном своем платье – правда, ради такого случая надела новую кружевную блузку, купленную из оставшихся у нее от покупки «Искушения» долларов. Ее грусть лишь слегка оттеняла наслаждение от места и окружения, а главное, от предвкушения завтрашнего события. Эта грусть была следствием лишь того, что все хорошее когда-нибудь кончается и что ей придется уже завтра расстаться с этими людьми, которых за короткое время она успела полюбить.
А вот мсье Фовель и мадемуазель Птипьер чувствовали себя глубоко несчастными. Оба думали о том, что с отъездом миссис Харрис кончится и удивительная идиллия, которая на целую неделю свела их вместе.
Наташа, конечно, не в первый раз была в «Пре Каталан». Богатые поклонники часто приводили ее сюда; они обнимали ее на танцплощадке, а за едой говорили о себе. Они все ничего для нее не значили. Она хотела бы танцевать с одним лишь человеком, лишь в его объятиях хотела бы быть – и этот человек сейчас сидит с самым несчастным видом напротив и ничего такого ей не предлагает.
Обычно молодые люди, в какой бы стране они ни жили, без труда обмениваются знаками, сигналами, находят общий язык, а затем и друг друга; однако во Франции, будь они даже выходцами из одного сословия, между ними могут возникнуть классовые препятствия. Да, была ночь, огни, звезды, музыка – но мсье Фовель и мадемуазель Птипьер были сейчас в опасности потерять друг друга.
Потому что мсье Фовель смотрел на Наташу глазами, затуманенными любовью, – но понимал, что ее настоящее место здесь, с богатыми и беспечными. Она – не для него. Он вел довольно скромную жизнь, в этом ресторане был впервые, и то потому, полагал он, что мадам Харрис и Наташа согласны терпеть его общество. Между блистательным созданием – суперзвездой Диора и маленькой уборщицей возникла диковинная дружба.
Да он и сам, можно сказать, полюбил миссис Харрис. В этой англичанке было нечто, затронувшее глубины его души.
И Наташа тоже понимала, что ее выталкивает из жизни Андре Фовеля та самая буржуазная респектабельность, та самая солидность среднего класса, о которой она так мечтала. Он никогда не сможет жениться на ней, ведь она, как должны думать люди среднего класса, испорчена, взбалмошна, избалована вниманием и даже не имеет приданого. Нет – никогда. Он, конечно, выберет славную, простую дочку одного из своих друзей из того же среднего класса, или познакомится со славной, простой незнакомкой, или невесту выберет ему сестра, которая сейчас в отъезде. И он будет жить спокойной семейной жизнью, и у него будет много детишек… Ах, как хотела бы она стать этой его женой и делить с ним эту спокойную жизнь, и сама родить ему этих детишек!..
Оркестр заиграл заводную «Ча-ча-ча». На столике между ними слегка дымилась открытая бутылка шампанского. Они ждали, когда принесут новое блюдо (а именно, если вам интересно, – потрясающий шатобриан[20]). Вокруг не смолкал гул голосов – а они сидели в молчании.
Миссис Харрис стряхнула с себя тень печали, ощутила восхитительную радость жизни и красоты, бурливших вокруг, и вдруг заметила состояние своих спутников. Надо было что-то делать.
– Вы что, танцевать не собираетесь? – поинтересовалась она.
Мсье Фовель покраснел и пробормотал, что он-де давно не танцевал. Разумеется, он только о том и мечтал – но не хотел принуждать Наташу терпеть объятия, которые, возможно, были ей неприятны.
– И мне что-то не хочется танцевать, – прошептала мадемуазель Птипьер.
Она все отдала бы за то, чтобы оказаться с ним на танцплощадке, – но не могла ставить его в неловкое положение, после того, как он так явно выразил нежелание общаться с ней ближе, чем требовали долг и вежливость.
Но чуткие ушки миссис Харрис, конечно, уловили и пустоту их голосов, и явную для нее несчастливую нотку – и ее внимательные глазки оценивающе переходили с одного на другого.
– Послушайте-ка, – сказала она, – что это такое с вами?
– С нами?.. Ничего.
– Конечно, ничего.
Пытаясь доказать ей, что все в порядке, мсье Фовель и мадемуазель Птипьер принялись весело болтать, в основном с миссис Харрис, старательно избегая глядеть друг другу в глаза. Им удалось продержаться целую минуту, а затем беседа увяла. Повисло молчание еще более тяжелое, чем прежде.
– Фу ты, – сказала миссис Харрис. – Ну и дура же я. Я-то считала, что вы уже обо всем поговорили давным-давно!
Она повернулась к мсье Фовелю и спросила:
– У вас что, языка нет? Чего ждете-то?
Мсье Фовель покраснел, как красный фонарик в листве над ним.
– Но… но… я… то есть я… – запинаясь, пробормотал он. – Она же никогда…
Тогда миссис Харрис обернулась к Наташе.
– Ну а вы? Вам что, трудно немножко ему помочь? В мое время, если молодая леди, бывало, полюбит парня, так она даст ему знать достаточно скоро. Как, по-вашему, я своего благоверного заполучила, а?
Фонарик над черной головой Наташи был белый, и она побледнела, тоже приняв цвет фонарика.
– Но Андре ведь не хочет…
– Тьфу ты, – сказала в сердцах миссис Харрис. – Он как раз хочет. И вы тоже. Глаза-то у меня есть! Вы оба любите друг дружку. Так что вам мешает?
Мсье Фовель и Наташа начали отвечать ей одновременно.
– Он не станет…
– Она не сможет…
Миссис Харрис захихикала самым ехидным образом.
– Ну что, влюблены вы или нет? Так кто чего не сможет?
Молодые люди в первый раз взглянули друг другу в глаза – и увидели все. Они глядели, не в силах отвести
