что многие считали его поддельным. Особой популярностью пользовался нелегально изготавливаемый самогон. Проще всего с алкоголем было в винодельческих районах: там почти не испытывали недостатка в выпивке. Танцевали так много, что районная администрация вмешивалась и запрещала мероприятия, разрешенные оккупационными властями. Под особым контролем было соблюдение запрета на участие в праздниках несовершеннолетних. Тем, кого еще несколько месяцев назад считали достаточно взрослыми, чтобы в составе подразделений фольксштурма идти на смерть, это, наверное, казалось более чем странным – то, что их вдруг снова признали подростками, которым еще рано пить вино.

Поводом для веселья часто служили церковные праздники, которые сразу же после окончания войны стали отмечать с новым пылом. В конце мая наконец-то вновь можно было беспрепятственно устраивать торжественные процессии по случаю Праздника Тела Христова. Улицы по маршруту шествия украшались цветами – благо их было более чем достаточно; не было недостатка и в вазах: на полях в огромном количестве валялись медные гильзы от снарядов, которые нужно было только собрать и начистить до блеска – лучше ваз для цветов и не придумаешь.

Показательный инцидент между оккупантами и немцами произошел в Кобленце в День святого Мартина 11 ноября 1945 года. В торжественном шествии приняли участие огромное количество детей с факелами. Во главе процессии ехал на лошади «святой Мартин». «Вдруг колонна остановилась. Французский солдат-часовой, стоявший на посту перед гимназией имени императрицы Августы, которая тогда еще использовалась как казарма, очевидно, подумал, что это демонстрация. Остановив процессию, он отнял у святого Мартина саблю. Увидев, какая толпа собирается за аркой ратуши, он сделал несколько предупредительных выстрелов в воздух и отступил назад. Но дети, ничуть не смутившись, запели еще громче и двинулись вперед, глядя сияющими глазами на свои факелы и фонарики. На Клеменсштрассе нам преградили дорогу джипы с французскими солдатами. Но они пропустили нас и сопровождали до Клеменсплац. Мы зажгли у них на глазах костер, и, когда декан обратился к детям с речью, они уехали». [106]

«Потерпи, потерпи, мой гусик, мой бедный разрушенный Майнц»

Логика оккупационных властей в разных секторах при выдаче тех или иных разрешений была непредсказуема: то, что один офицер запрещал, другой не задумываясь разрешал. В то время как британцы в 1947 году запретили карнавал в Кёльне, французы чуть ли не заставляли майнцев возобновить традицию их знаменитого карнавального шествия. Во всяком случае, так это описывает Карл Мёрле, один из корифеев майнцского карнавала. С момента нападения на Советский Союз в 1941 году карнавал официально больше не проводился. В октябре 1945 года французский комендант города вызвал к себе Карла Мёрле и еще двух знаменитых организаторов майнцского карнавала. Все трое – Зеппель Глюккерт, Генрих Хильзенбек и Мёрле – с немецкой пунктуальностью и с тревогой в душе явились в комендатуру. Такие вызовы обычно не предвещали ничего хорошего. Тем больше было их изумление, когда комендант предложил им немедленно заняться подготовкой карнавала в будущем году. Это предложение показалось им более чем странным. То, что нравится одному военному начальнику, другому может показаться неуместным. Мёрле ответил, что ввиду катастрофического состояния города он с трудом представляет себе реализацию данной идеи. Француз был с ним категорически не согласен: чем труднее положение в городе, тем нужнее карнавал, заявил он. Он «понимал городской праздник как средство преодоления тяжелого наследия прошлого», как прокомментировал его позицию один историк карнавального движения: «По его мнению, именно перед лицом лишений и страданий необходимо дать людям отдушину, порцию оптимизма, которая поможет майнцам преодолеть все тяготы послевоенной разрухи». Если старая элита карнавального клуба не справится с этой задачей, военная администрация «вынуждена будет обратиться к представителям местной гастрономической и развлекательной индустрии и привлечь профессиональные силы».[107][108]

Однако за требованием французского коменданта незамедлительно приступить к подготовке карнавала могла стоять идея депруссификации, которую французы последовательно воплощали в жизнь. Усиление местных культурных традиций юго-западной Германии должно было способствовать вытеснению прусского, а значит, по мнению союзников, и милитаристского влияния.[109]

Карлу Мёрле и Зеппелю Глюккерту в феврале 1946 года не удалось организовать настоящий карнавал и собрать традиционное шутовское заседание, которое состояло из одиннадцати членов карнавального комитета и сопровождалось соответствующими «хохмами». Но они устроили и несколько раз повторили «Майнцский вечер», на котором Баббельнит перед переполненным залом еще довольно робко исполнил «Марш страны дураков». Зеппель Глюккерт, который во времена национал-социализма был одним из немногих шутов-ораторов, кто сохранял остатки смелости и позволял себе говорить, что думает, напомнил «шутам и шутихам» об их гражданской несостоятельности посредством характерного раешного стиха:[110]

У нас опять, скажу вам откровенно,

украли, отняли семь лет,

а город наш чуть не истек кровью,

хлеставшей из десятков тысяч ран.

А до войны мы, как известно,

покорно били себя в грудь,

не найдя в себе отваги

освободиться от цепей рабства.

Мы все кричали: «Хайль! Хайль!» —

но следует признать, что это «хайль» —

ни в песнях, ни в речах —

у многих наших братьев и сестер

не находило отклика в сердцах.[111]

Маргрет Циммерманн на канате над руинами Кельна, 1946 год

Для того времени это наполовину самообличение, наполовину самооправдание стало довольно ярким выражением осознания вины. В Санкт-Ингберте на шутовском заседании мужского кружка хорового пения весело скандировали: «У нас все были в партии! Мой отец был в партии! Моя мать была в партии! Моя сестра была в партии!» – и дальше следовали все остальные родственники.[112]

В 180 километрах севернее, в другой оккупационной зоне, британцам не пришлось долго уговаривать и тем более заставлять кёльнцев устраивать карнавал. В призрачном, состоявшем из одних руин городе, численность населения которого к концу войны сократилась с 770 тысяч до 40 тысяч человек, уже в 1946 году состоялось небольшое карнавальное шествие. «По грудам развалин, по тропам, проложенным посреди нагромождений камней, по тропам, которые когда-то были красивыми улицами, шли группы детей в бедных, но оригинальных карнавальных костюмах, с самодельными музыкальными инструментами; шли к кое-как расчищенным центральным улицам и выстраивались в колонну. Лица их были раскрашены. Плечо к плечу шли они с пением по улицам… Пока они дошли до Рудольфплац, колонна превратилась в густую толпу – к ним присоединились множество взрослых».[113]

Формирование колонны описывается в карнавальных хрониках как «спонтанное». Однако надо делать поправку на высокие требования, которые организаторы карнавалов предъявляют к шествиям. Карнавал, который не был официально объявлен комитетом карнавального движения, они не признавали. Тем не менее кёльнцы стихийно начали шествие, не дожидаясь решения председателя клуба, Трифолиума (Принца, Крестьянина и Девы),