Шрифт:
Закладка:
Вплоть до периода Ауфклярунга многоязычие было частью габсбургской традиции. Немецкий язык на практике был общим языком. Другие жаргоны использовались на местном уровне в образовательных целях, исходя из того, что ключом к культуре был национальный язык. Сами правители обучались многоязычию, хотя в основном их подготовка велась на языках Западной Европы: немецком, французском, испанском и итальянском. Чешский и венгерский были случайными приобретениями. Но немецкий постепенно занял доминирующее положение, хотя Контрреформация и особое положение Венгрии сохранили латынь до конца XVIII века. Политизация языка набирала обороты при Марии Терезии и особенно при Иосифе II, чей языковой указ 1784 года установил немецкий язык в качестве административного языка королевства. Венгры реагировали и сопротивлялись, продвигая мадьярский язык на замену латыни, и этот процесс был завершен в 1844 году требованием использовать его на заседаниях диеты. Это породило то, что Роберт Эванс назвал "грозными идеологическими проблемами". Последовали дебаты об "азиатском" происхождении мадьяр. Венгерские специалисты, гордившиеся своей связью с традициями степных кочевников, создали контрмиф о гуннском происхождении. Вместе эти две концепции заложили основу для романтического мадьярского национализма, который усилил традиционное сопротивление централизованному имперскому правлению.
Последняя попытка монархии навязать немецкий язык своим подданным была частью конституционного эксперимента 1850-х годов, получившего название неоабсолютизм. Единственная попытка управлять всеми землями Габсбургов с помощью одного языка, она установила немецкий язык в качестве языка администрации, судебных органов и высшего образования. Натолкнувшись на сопротивление, монархия вскоре отступила. Тем не менее, немецкий язык продолжал оставаться доминирующим языком бюрократии, армии и коммерческой жизни; в немецкоязычных регионах был самый высокий уровень жизни в монархии. Поэтому вплоть до 1880-х годов немецкоязычное население не испытывало потребности в создании организации для защиты своей национальности или противостояния чужой. Региональное самосознание (Landesbewusssein) для жителей Богемии, Моравии, Штирии, Каринтии и т.д. преобладало до последних десятилетий XIX века.
Пруссия и внутреннее давление растущих национальных движений всколыхнули огоньки немецко-австрийского национального самосознания. Первый залп был сделан разрозненной группой интеллектуалов, которые в 1882 году провозгласили Линцскую программу. В ней предлагалось создать демократическое австро-немецкое национальное государство, лишенное славянских провинций и приверженное бескомпромиссной национализации провинций со смешанной национальностью, таких как Богемия. Три года спустя член немецкого парламента Георг фон Шёнерер дополнил программу Линца пангерманской, антисемитской и антикатолической программой. Хотя эта программа так и не получила распространения в Австрии, она оказала влияние на молодого Адольфа Гитлера. Вслед за ней начали действовать другие немецкие националистические организации. Ни одна из них не собрала много голосов, но они помогли отравить политическую атмосферу конца XIX века.
Настоящий крах попыткам консолидировать имперскую идеологию принес компромисс с венграми. Это тоже было следствием военных поражений 1859 и 1866 годов, исключения Габсбургов из Италии и Германской конфедерации, а также сопротивления венгров централизаторской политике неоабсолютизма. В конце XIX века венгерские правоведы изобрели новую традицию Священной короны, которая служила альтернативной имперской идеологией. Корона святого Стефана, покровителя Венгрии, была представлена как корпоративная политическая концепция, включающая короля и дворянство, но меняющая многовековую биполярность между королевской властью и оршагом (страной или нацией) в пользу последнего. Будучи наследственным владением чужой династии, корона трансформировалась, чтобы представлять суверенитет венгерской нации.
Свободное использование мадьярского языка, санкционированное Аушглейхом в 1867 году, еще больше подкрепило претензии на суверенитет в сфере культурной практики. Всем гражданам австрийской половины монархии (иногда называемой Цислейтенией) также было предоставлено равенство в использовании языка в школах, учреждениях и общественной жизни. Венгры были удовлетворены, но только потому, что право на использование собственного языка было частью общего урегулирования, которое давало им реальную автономию. Их статус изменился: из имперской пограничной территории они превратились в соправителей империи. Они быстро приступили к навязыванию родного языка жителям своей половины монархии путем введения всеобщего школьного образования. В то же время венгерский Парламент принял закон о гражданстве, в котором говорилось, что "все венгерские граждане составляют нацию в политическом смысле, единую и неделимую венгерскую нацию". Эти две культурные практики стали движущей силой мадьяризации и попытки создать национальное государство из Великой Венгрии. В Венгрии она проходила по иному пути, чем в австрийской половине монархии. В десятилетия, предшествовавшие началу войны, мадьяризация усилилась. Социальное и экономическое давление на мадьяр было скорее косвенным, чем прямым, хотя и не менее сильным. Правительство использовало административные и судебные инструменты для ограничения деятельности немадьяр в приграничных районах Венгрии. Для славянских народов языковые права оказались недостаточными, чтобы удовлетворить их чаяния. Как и веротерпимость, языковое равенство появилось поздно в политической жизни монархии, когда религиозные и языковые вопросы были неизбежно втянуты в конфликт между центром и пограничными территориями. Спор между чешскими и немецкоязычными австрийцами в конце века представляет собой классический пример эффекта бумеранга языковой политики в приграничных районах. Как только венгры добились равных прав для своего языка, чехи потребовали такого же признания. В 1890-х годах сменявшие друг друга правительства Габсбургов были готовы к этому. Это вызвало бурю среди немецкоговорящих не только в Австрии, но и в Германии. Реакция австрийцев выявила глубокую неуверенность в чистоте своей речи, доведя уровень их оппозиции до бешенства и вызвав защитную реакцию, основанную на расистской эксплуатации языка. Все это способствовало фактическому параличу нормальной парламентской жизни в австрийской половине монархии со всеми ее
пагубное влияние на имперское правление.
В конечном итоге имперская идея была в значительной степени воплощена в личности Франца Иосифа. Выйдя из травмы 1848 года и пережив военные поражения в Италии в 1859 году и Германии в 1866 году, он постепенно приобрел огромную популярность, став мифом. Отчасти это стало результатом специальной кампании по укреплению и распространению династического мифа. Для этого возрождался блеск двора, организовывались императорские церемонии, увеличивалось количество общественных символов, в частности возводились памятники. Празднование дня рождения императора, шествие Corpus Christi и исполнение императором церемонии омовения ног стали частью ежегодного императорского календаря, отмеченная общественным вниманием и участием. Императорские инспекционные поездки приводили императора в персональный контакт с населением и давали ему возможность посещать религиозные ритуалы всех основных конфессий, представленных в монархии - римско-католической, греко-католической, восточно-православной, протестантской, иудейской и даже мусульманской, - подчеркивая его личное, а также монархическое одобрение благочестия как универсалистского идеала. В это же время римско-католическая иерархия предприняла тихую кампанию по трансформации образа Франца Иосифа из помазанника
