Я снова сажусь на байк и выезжаю, закрывая за собой ворота.

Я сразу вижу след, о котором мне говорила Скарлетт. Он довольно открыт и очевиден. Я не могу видеть Амалию и молю грёбаного Бога, чтобы она где-нибудь не пострадала или не случилось чего похуже. Я мчу изо всех сил, выезжаю на тропу и мчусь по ней изо всех сил. Медленно она становится всё гуще и гуще, и, чёрт возьми, если она зашла так далеко, то может быть где угодно.

Сердце, блядь, бешено колотится, я продолжаю ехать, глаза бегают так далеко, насколько позволяет свет. Я сворачиваю за поворот и жму на тормоза, когда вижу маленькую девушку, прислонившуюся спиной к дереву, обхватившую голову руками, дрожащую всем телом. Блядь. Я останавливаю мотоцикл, и она поднимает голову с широко раскрытыми от удивления глазами. Насколько я вижу, у неё нет кровотечения. И я благодарю за это того, кто присматривал за ней, потому что, чёрт возьми, если бы с ней что-то случилось…

Нет.

Я подхожу и присаживаюсь перед ней на корточки. Свет от мотоцикла падает на нас, и я вижу её лицо. Она рыдает, её лицо красное и опухшее, и она выглядит испуганной. Я обхватываю её щеки своими большими ладонями и говорю, очень медленно, потому что она слишком расстроена, чтобы я мог говорить быстро:

— Ты в порядке?

Она начинает кивать, а потом качает головой и начинает плакать ещё сильнее.

— Амалия, — повторяю я снова и снова, хотя она на меня не смотрит. — Амалия, ангел, блядь, посмотри на меня.

Она всё ещё качает головой, плача так сильно, что её крошечное тельце сотрясается.

Я нежно надавливаю на её щёки, и она, наконец, снова смотрит на меня.

— Ты ранена? — спрашиваю я её.

Она кивает.

— М-м-м-моя лодыжка.

Я отстраняюсь и тянусь вниз, проводя рукой по её ноге и добираясь до лодыжки. Чёрт. Она распухла, стала большой и на вид багровой. Она сильно вывернула её, возможно, даже сломала.

— Я отнесу тебя к своему мотоциклу и отвезу домой, хорошо? — спрашиваю я её, не сводя взгляд с её покрасневших, расстроенных глаз.

— Хорошо, Малакай.

Её голос такой чертовски мягкий и такой чертовски надломленный, что это разбивает моё грёбанное сердце. Я тянусь к ней, подхватываю на руки и несу к байку. Она такая лёгкая, что я едва ощущаю её вес, когда двигаюсь. Когда я подхожу к мотоциклу, я сажаю её спереди. Внедорожные мотоциклы немного отличаются от тех, на которых езжу я, сиденье длинное и в основном плоское, так что пассажир при необходимости может сесть спереди.

Я забираюсь позади неё, обхватываю рукой за талию и притягиваю к себе так, чтобы она уютно устроилась у меня между ног. Она смягчается там, растворяясь во мне, её голова слегка покоится на одном из моих бицепсов. Я завожу мотоцикл и трогаюсь с места, теперь уже намного медленнее. Амалия почти не двигается, но я уверен, что слышу, как она несколько раз вздрагивает. Ей больно, и каждый удар, вероятно, — это агония. Я ухожу с тропы так быстро, как только могу. Всё будет более гладко, как только мы доберёмся до загона.

Когда мы это делаем, я открываю ворота и въезжаю внутрь, убедившись, что они заперты за мной. Мы спокойно возвращаемся домой, не желая причинять ей ещё больше вреда. Когда я вижу, что в поле зрения появляется ранчо, я выдыхаю. Когда мы подъезжаем к воротам, Скарлетт уже выбегает наружу. Её глаза широко раскрыты, и она спрашивает меня:

— С ней всё в порядке?

— Вывих лодыжки, это всё, что я могу сказать на данный момент. Она расстроена. Твоя лошадь в этом загоне, я её запер.

Скарлетт кивает, и мы проезжаем мимо. Она запирает за нами ворота и встречает нас у амбара. Как только мы оказываемся на свету, она подбегает к Амалии и обхватывает ладонями её лицо.

— Амалия, ты в порядке?

Амалия кивает и тихо говорит:

— Мне так жаль, Скарлетт. Я всего лишь хотела прокатиться. Что-то напугало его, и он встал на дыбы…

— О, милая, это не твоя вина. Это вовсе не твоя вина. Давай отведём тебя внутрь.

Я слезаю с мотоцикла, беру Амалию на руки и несу её в коттедж Скарлетт. Я сажаю её на диван, и она смотрит на меня снизу-вверх такими чертовски разбитыми глазами, что на неё больно смотреть. Я опускаюсь перед ней на колени, беру её ступню в свои руки и осматриваю её. Не думаю, что она сломана, но она хорошо поработала, вывернув её.

Я снова смотрю на Амалию.

— Не думаю, что она сломана, но тебе, наверное, всё равно стоит осмотреть её завтра.

Она кивает.

Я смотрю на Скарлетт, чтобы сказать ей принести немного льда, но она уже стоит рядом со мной со льдом в руках. Я беру его и прикладываю к ноге Амалии. Она вздрагивает и опускает взгляд. Я смотрю на Скарлетт, и она смотрит на меня умоляющим взглядом. Как будто умоляя меня что-то сделать.

Я, блядь, не знаю, что я должен делать.

Я не создан для подобных ситуаций.

— Может быть, ей стоит принять душ, она вся в грязи. Я приготовлю ей чаю, — предлагает Скарлетт.

Маверик появляется из своей спальни, мокрый после душа, и его взгляд падает на Амалию.

— Чёрт, братан, что случилось?

— Лошадь сбросила её, — бормочу я.

— Ей больно?

— Телу? Не так уж и сильно. Сознанию? Да, что-то чертовски не так.

Маверик смотрит на Амалию, и его челюсть сжимается. Как и мне, ему не нравится видеть, как кому-то больно. И та боль, которую испытывает Амалия, заставляет тебя чувствовать это до глубины души.

Я тянусь к лицу Амалии, заставляя её посмотреть на меня.

— Собираюсь проводить тебя в душ, ты не против, дорогая?

Она кивает.

— Не буду смотреть. Просто хочу убедиться, что ты не споткнёшься.

Она снова кивает.

Я помогаю ей подняться и принимаю её вес на себя, когда мы направляемся в душ. Скарлетт окликает меня, проходя мимо.

— Она может остаться здесь на ночь. Я приготовлю свободную комнату, хорошо?

Я киваю и веду Амалию в ванную, осторожно закрывая за нами дверь и прислоняя её к раковине, чтобы я мог отойти.

— Ты в состоянии попасть туда? — я спрашиваю её.

Она смотрит на меня так долго, что я задаюсь вопросом, слышала ли она меня