– Реганы и Гонерильи, но очень многие могли бы извлечь урок из дурости старого короля. «Мало ума было в твоей плешивой кроне, – сказал ему шут, – раз ты снял и отдал золотую корону». Насколько я понимаю, мир в целом считает, что шут был прав.

Епископ отговорил Роджера записывать имение на детей Пола Монтегю прямо сейчас, но это не уменьшило его решимости целиком подчинить себя интересам кузины. Через два дня он приехал к епископу, нашел Гетту в саду и там гулял с нею часа два.

– Надеюсь, все наши затруднения позади, – с улыбкой сказал он.

– Вы про Феликса и маменьку? – спросила Гетта.

– О нет. Что до Феликса, думаю, леди Карбери поступила наилучшим возможным образом. Не сомневаюсь, что она действовала по совету мистера Брона, а мистер Брон вроде человек рассудительный. Что до вашей матушки, надеюсь, теперь она заживет спокойно. Однако я говорил не про Феликса и вашу матушку. Я думал о вас… и о себе.

– Надеюсь, у вас не будет затруднений ни в чем.

– У меня были затруднения. Я намерен сейчас говорить с вами очень прямо, дорогая. Когда стало ясно, что вы точно не будете моей женой, я был близок к отчаянию – полагаю, это и называют разбитым сердцем. То, что я позволил себе впасть в такое состояние, – непростительная ошибка. Мне следовало знать, что мои года не оставляют мне надежды.

– Ах, Роджер, дело было не в этом.

– В этом и в другом. Я должен был раньше все понять и быстрее взять себя в руки. Мне следовало быть сильнее и мужественнее. В конце концов, хотя любовь – прекрасный эпизод в человеческой жизни, рождаемся мы не для этого. У меня есть ясный и четкий долг, и как я никогда не позволил бы себе забросить его ради забав, так же неправильно было пренебрегать им из-за печалей. Теперь это позади. Я преодолел свои сожаления и могу уверенно сказать, что смотрю на ваше и Пола присутствие в Карбери как на источник моего будущего счастья. Я приму его как брата, а вас – как дочь. За это я прошу одного – проводить здесь как можно больше времени.

На эти слова она могла лишь сильнее сжать его локоть.

– Вот и все, что я хотел вам сказать. Вы научитесь смотреть на меня как на лучшего и самого близкого друга, человека, на которого имеете больше права рассчитывать, чем на кого-либо, за исключением мужа.

– Мне не нужно этому учиться, – ответила Гетта.

– И как дочь опирается на отца, так я прошу вас опираться на меня. Вы скоро обнаружите, что я очень стар. Я быстро старюсь и уже чувствую, что мои молодость и глупость остались далеко позади.

– Вы никогда не были глупым.

– Порой мне кажется, что я и молодым никогда не был. Однако вы должны пообещать мне вот что. Вы сделаете все, чтобы убедить его поселиться в Карбери.

– Роджер, у нас пока еще нет совершенно никаких планов.

– Тогда вам, безусловно, будет легче принять мой план. Вы же, разумеется, поженитесь в Карбери?

– А что скажет маменька?

– Она приедет сюда, и, я уверен, ей понравится. Это я считаю решенным. Затем пусть Карбери станет вашим домом – чтобы вы научились любить его и о нем заботиться. Когда-нибудь он будет вашим домом по-настоящему. Когда меня не станет, вам придется быть сквайром Карбери, покуда ваш сын не подрастет настолько, чтобы принять эту высокую обязанность на себя.

При всей своей любви и доброжелательности к ним обоим Роджер не нашел сил сказать, что сквайром Карбери будет Пол Монтегю.

– Ах, Роджер, пожалуйста, не говорите так.

– Но это необходимо, дорогая. Я хочу рассказать вам, чего я желаю, и, если возможно, узнать ваши желания. Мои мысли касательно будущего вполне определились. Конечно, я не хочу вам диктовать, а если бы хотел, я не могу диктовать мистеру Монтегю.

– Пожалуйста… пожалуйста, не называйте его мистером Монтегю.

– Хорошо, не буду. Значит, Полу. Вот с моим гневом и покончено совсем. – Он вскинул руки, словно развеивая свое негодование по воздуху. – Я не буду диктовать ни вам, ни ему, но вы должны знать, что отныне я лишь управляю имением для тех, кто меня сменит. И эти труды принесут мне несравненно большую радость, ежели те, ради кого они совершаются, научатся разделять мой к ним интерес. Это – единственное, чем вы и он можете меня вознаградить.

– Роджер, но как же Феликс!

Он немного нахмурился.

– Сестре, – торжественно произнес он, – я не скажу против брата и слова, но это вопрос, который я имею право решать по собственному усмотрению. Я много о нем думал, и думал мучительно. У меня есть свои взгляды, довольно старомодные, которые я сейчас не стану вам излагать. Если мы, как я надеюсь, будем много времени проводить вместе, вы когда-нибудь их поймете. Фамильной собственностью, даже такой маленькой, как моя, нельзя распоряжаться по собственному капризу или даже следуя своим предпочтениям. У ее владельца есть долг перед теми, кто живет на его земле, и долг перед страной. И хотя это может показаться фантазией, я считаю, что у него есть долг перед предшественниками, которые хотели, чтобы имение оставалось у их потомков. Все это для меня священно. То, что я делаю сейчас, в некотором смысле отход от моей жизненной теории, но я поступаю так в убеждении, что это наилучший способ исполнить мой долг. Не думаю, Гетта, чтобы нам стоило дальше об этом говорить.

Тон его был настолько серьезен, что Гетта, хоть и не вполне поняла услышанное, не посмела больше возражать. Роджер не потребовал от нее никаких обещаний, только поцеловал ее по-отечески, сел на лошадь и уехал домой.

Вскоре после этого в Карбери приехал Пол Монтегю, и те же слова были повторены ему, хотя куда менее торжественно. Роджер принял Пола совершенно по-старому. Роджер сказал, что отказывается от своего гнева, что Пол будет снова Полом, и держал обещание, как бы это ни было ему мучительно. О своей любви к Гетте, о былых надежах, о разочаровании, чуть его не сломившем, он не сказал счастливому сопернику и слова. Монтегю все это знал, однако нужды поминать прошлое не было. Роджер твердо дал себе слово никогда больше не говорить Полу о Гетте как о девушке, которую он когда-то любил, хотя и мечтал о времени, возможно далеком, когда, быть может, напомнит ей о своей верности. Он подробно говорил о земле, об арендаторах и работниках, о своей