разговор, ему пришлось бы забыть о Лазаре, а если бы он хотел втиснуть замечания Иисуса в одно высказывание, ему не удалось бы сделать это более удачно, особенно если учесть другие его неловкости.

Только после этого, в ст. 11, Иисус говорит о Лазаре, но говорит не по-человечески. Наш друг Лазарь, говорит Он, спит, а Я иду разбудить его. И только потом, когда ученики понимают эту речь буквально и на основании того, что Лазарь спит, делают вывод, что он якобы выздоровел, Он действительно говорит, что Лазарь умер. И снова контраст между божественным языком и неспособностью людей понять его! Ирония контраста между божественным языком и человеческим способом смотреть на вещи и описывать их!

Евангелист так любит такие глубокие и поучительные недоразумения, что часто придумывает их, не задумываясь о том, что они невозможны даже в соответствии с теми предпосылками, которые он только что привел. Иисус говорит, что рад, что его там не было, потому что теперь они бы поверили, и совершенно определенно заявляет, что воскресит Лазаря. Тем не менее, Фома говорит своим ученикам: если Он хочет идти в Иудею, пойдем и мы и умрем с Ним. Какая сокровищница для богословов! Но как будто о смерти еще можно говорить, когда Иисус говорит, что хочет воскресить мертвеца. Евангелист снова впал в свои совершенно неуместные мысли о близости катастрофы!

2. Неверие Марфы.

Иисус прибывает в Вифанию. Тело пролежало в гробнице четыре дня. С сестрами много иудеев, чтобы утешить их.

Марфа услышала… Откуда?! Это был бы лишний вопрос в рассказе, который в любой момент распускает слух о том, что Иисус идет. Она идет навстречу Ему, чтобы встретить Его еще до того, как Он достигнет места. Мария, однако, сидела дома.

Марфа, в соответствии со своим характером, предстает как занятая, а Мария — как задумчивая. «В одиночестве, — говорит Ольсхаузен, — это кажется не совсем правильным. В соответствии с характером Марии мы должны были бы ожидать, что она сразу и при любых обстоятельствах поспешит к Спасителю. Сидеть в тишине, когда она знала, что Он рядом, было для нее совсем не подходящим.

Тем хуже! Тем опаснее для евангелиста, что он не помог Марии встать на ноги! Еще хуже! Тогда становится ясно, что всесильный историк использовал то, что он узнал о характерах двух сестер из письма Луки, очень внешне, а значит, и очень неудачно, в своих целях. Он прочитал у Луки, что Марфа была занята, и быстро изобразил ее такой, следя лишь за тем, чтобы она не бродила по горнице, не бегала на кухню, а шла к Господу. Мария — фиванка, которая остается спокойной в своих мыслях. Но поскольку она только сидит, она отдаляется от Господа, у ног которого ее беда.

«Господи, если бы Ты был здесь, — говорит Марфа Иисусу, — то брат мой не умер бы», — так кажется, вернее, ясно, что она потеряла всякую надежду на помощь. Поэтому трудно понять, когда она продолжает, ст. 22: «Но и теперь я знаю, что, чего ни попросите у Бога, даст вам». «Ольсхаузен, правда, говорит: «что, собственно, она имеет в виду под этими словами, что еще возможно для молитвы Христа, неясно»; но по контрасту со словами «если бы ты был здесь, брат мой не умер бы», это совершенно ясно. Если отсутствие Иисуса было причиной смерти Лазаря, то, по ее мнению, еще есть момент, когда Иисус может помочь, ибо Отец ни в чем Ему не откажет.

Однако не темно, а совершенно ясно, почему Ольсхаузен хочет сделать речь Марфы темной: а именно, в ст. 22, когда она выражает надежду, которую она все еще питает теперь, когда все кажется потерянным, «она не только, как говорит Ольсхаузен, не думает о воскресении мертвых в далеком разговоре, но она действительно не думает об этом. После того как она только что высказала свою надежду, Иисус говорит: «Брат твой воскреснет! Разве не должна возродиться и укрепиться ее надежда от этого заявления Иисуса, каким бы общим оно ни было? Но нет! Да, конечно, я знаю это, — отвечает он, как будто слова Иисуса не могут быть применены к настоящему моменту, — он воскреснет, когда все воскреснут, в последний день. Иисус отвечает: «Я есмь воскресение и жизнь», продолжает тавтологию о том, что всякий верующий в Него, даже если он умрет, будет жить, и теперь прямо спрашивает, верит ли Сте. Да, — отвечает она, — я верю, что Ты Сын Божий. Но она ничего не говорит о том, что верит в то, что ее умерший брат даже сейчас будет отозван Господом из смерти. Наоборот! Как будто все уже закончилось, когда она выразила свою веру в Мессию, она бежит звать свою сестру. Но говорит ли она сестре хоть слово о том, что теперь, когда Господь пришел, помощь для ее брата будет найдена? Ни слова! Она только говорит: Учитель пришел, а об этом ничего не было сказано, поэтому она зовет тебя. И даже после этого Марфа не приводит ни малейшего доказательства своей веры в то, что Господь сейчас пробудит или сможет пробудить ее брата. Даже в тот момент, когда Он делает усилие, чтобы воскресить Лазаря, даже когда Он приказывает отвалить камень от гроба, она все равно хочет защититься от Господа, говоря Ему, что теперь все тщетно: Лазарь уже четыре дня лежит в гробу и уже пахнет.

Противоречие очень велико, но не для того, чтобы разрешить его в назидание, как это пытается сделать Ольсхаузен, после того как он все же признал его. Он говорит: «Разум Марфы следует понимать как колеблющийся в своих надеждах и сомнениях. Но с момента, когда Господь говорит ей о Своей оживляющей силе, да, с момента, когда Иисус уверяет ее, что ее брат воскреснет из мертвых, до ее замечания, что ее брат уже стал жертвой тления, она не сомневается, не колеблется, а твердо решает, что о воскрешении мертвых больше не может быть и речи. Даже после замечания Иисуса, которое должно было бы возродить ее надежды, если бы они у нее были, она показывает, что смирилась.

Ольсхаузен, которого мы упоминаем особо, поскольку он боролся с этими трудностями более усердно и тщательно, чем другие, продолжает: «В желании Марфы воссоединиться со своим любимым умершим было еще много материального и своего, что нужно было отбросить. Иисус хотел позаботиться об этом, указав ей на