Новая администрация немедленно приступила к реформированию государственного аппарата и уничтожению пышных зарослей чиновничества, которые привели к экспоненциальному росту королевского жалования для них за последнее десятилетие. Герцоги Беррийский и Бургундский требовали официальной доли в доходах короны теперь, когда они больше не могли назначить ее сами себе, а также хотели получить гарантию, что назначенные ими протеже будут в безопасности. Их вежливо выслушали, но их пожелания были проигнорированы по обоим пунктам. В течение следующих четырех лет поток новых грантов Филиппу Смелому сократился до менее чем пятой части от прежнего уровня. Дотации Иоанну Беррийскому сократились до незначительной струйки. Большое количество лишних чиновников, предполагаемых противников нового режима и сторонников политики высоких налогов последних пяти лет, многие из которых были обязаны своими местами дядям короля, были сняты с должностей. В последующие месяцы из королевского Совета хлынул поток постановлений и указов. В Парламенте произошли серьезные кадровые изменения и радикальная реформа его работы. Была предпринята попытка ограничить штат провинциальных бальи и сенешалей и упразднить бесчисленные привилегии, которыми они дополняли свои гонорары и жалованье. Особое внимание было уделено раздутой и эндемически коррумпированной финансовой администрации, которая, как считалось, потребляла до половины доходов, которыми она распоряжалась. Доходы королевских поместий были резко увеличены. Было предпринято наступление на повальную коррупцию и небрежную бухгалтерию закупочных контор королевского двора, где многие королевские чиновники в прошлом нажили свои состояния. Счетная палата вернула себе роль строгого аудитора, которой она когда-то славилась.

Нелегко изменить административную культуру, сложившуюся на протяжении многих поколений, но есть много свидетельств в пользу утверждения Оливье де Клиссона о том, что финансы короля были преобразованы, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Впервые после смерти Карла V стало возможным не только покрывать текущие расходы правительства, но и делать крупные регулярные выплаты казначею королевского двора для поддержания щедрости короля и его все более показного двора. Удалось даже создать значительный ежемесячный резерв на случай непредвиденных расходов в будущем. В то же время уровень налогообложения был снижен примерно на треть, что во многом способствовало популярности нового режима. Сбор последней тальи был прекращен в январе 1389 года. В течение следующих семи лет больше не вводилось никаких специальных налогов такого рода. Когда герцог Беррийский издал приказ о том, что сбор тальи должен в любом случае продолжаться в его собственных владениях, королевский Совет отменил его[930].

Одним из первых действий нового правительства после прихода к власти было принятие предложения англичан о проведении новой дипломатической конференции[931]. Взгляды мармузетов на внешнюю политику не сильно отличались от взглядов герцога Бургундского. Но потребность в мире у мармузетов была более острой, чем у него. Судьба их финансовых реформ и, в конечном счете, их собственное выживание в правительстве зависели от того, чтобы положить конец ежегодным сборам армии и флота последних двух десятилетий и добиться значительного сокращения расходов на содержание постоянных гарнизонов на границах. В то же время менее ощутимые факторы меняли настроения в обществе. Последние годы XIV века были временем сильного морального пессимизма, характеризующегося растущей озабоченностью грехом и личным искуплением, незащищенностью жизни и вездесущностью смерти, не только среди образованных священников, но и среди влиятельных слоев дворянства. Их мировоззрение было во многом обязано всепроникающему чувству упадка, которое тяготило французское политическое сообщество. Настроение общества омрачалось и другими событиями в мире за пределами Франции: церковным расколом, успехами турок-османов на Балканах, периодическими эпидемиями бубонной чумы. Коррупция, упадок, тщеславие политических и национальных амбиций — эти темы постоянно звучат в стихах поэта Эсташа Дешана и в трудах политических моралистов, таких как анонимный автор Songe du Vergier (Сон Садовника) и плодовитый Филипп де Мезьер. Те же темы постоянно появляются в произведениях молодой лирической поэтессы Кристины Пизанской, юриста Оноре Бонэ и оратора и ученого Жана Жерсона. Эти писатели не просто проповедовали своим сородичам. Все они принадлежали к миру политики. Им нужно было делать карьеру и угождать покровителям, большинство из которых принадлежали к высшим слоям дворянства и церкви. Songe du Vergier почти наверняка был творением одного из мэтров-реквизиторов Карла V. Дешан всю свою жизнь прожил при дворе, в армии и на гражданской службе монархии Валуа. Филипп де Мезьер был одним из советников Карла V. Бонэ присутствовал на дипломатических конференциях в качестве юридического советника. Жерсон, видная фигура в самом политизированном Университете Европы, регулярно читал проповеди перед королем.

В конце XIV века ненависть к англичанам во Франции была, вероятно, как никогда сильна. Тем не менее, в эти годы поддержка войны резко снизилась. Она ассоциировалась с расколом в христианском мире, с убийственным и все более бессмысленным военным тупиком, невыносимым бременем налогов и развращением нравов и политики, которое обычно сопровождало высокий уровень государственных расходов. В последние годы своей жизни даже Фруассар, подлинный певец аристократических чувств и величайший защитник рыцарства, выступил против того, что он считал бездумной жадностью и неизбирательным насилием класса воинов. Осенью 1389 года Филипп де Мезьер представил Карлу VI свою огромную аллегорическую работу Songe du Vieil Pélerin (Сон старого пилигрима). Написанная после увольнения королем его дядей, книга Филиппа представляла собой длинную мольбу о мире между Англией и Францией, об устранении церковного раскола и проведении нового крестового похода против возрождающейся силы ислама. Филипп считал молодость и неопытность Карла VI и Ричарда II их главным достоинством. Пусть они отбросят ненависть своих предков и старших родственников, людей, запятнанных кровью, вскормленных и обогащенных войной, прежде чем они вырастут и разделят их участь. Пусть они встретятся и решат все вопросы непосредственно друг с другом, без вмешательства юристов и дипломатов, которые служат лишь для того, чтобы старые ссоры оставались злободневными. Филипп де Мезьер был теперь братом-мирянином ордена целестинцев и называл себя в своих работах Старым затворником. Однако он не был гласом вопиющего в пустыне. Его неустанное лоббирование и способность апеллировать к самым сильным эмоциям современников привели к тому, что он обрел влиятельных последователей, включая короля[932].

3 мая 1389 года в Вестминстере произошла сцена, напоминающая события в Реймсе в ноябре предыдущего года и, вполне возможно, вдохновленная ими. Большой Совет собрался в палате Маркольфа, небольшом расписном зале на берегу реки в пределах дворцовой ограды. Ричард II вошел в зал, чтобы открыть заседание подготовленным заявлением. Он отметил, что ему уже исполнилось двадцать лет, когда мужчина имеет право вступить в наследство (на самом деле ему было двадцать два года), и призвал присутствующих магнатов ответить, имеет ли он право лично управлять государством. Все они ответили, что да, имеет, и вряд ли они могли сказать что-то еще.