Людям не позволено помнить свои прошлые жизни. Это одновременно милосердие и жестокость, потому что незнание порождает в нас страх смерти, страх неведомого, который, с одной стороны, медленно убивает нас, а с другой — побуждает жить каждую жизнь, как будто она последняя.

Так и нужно. Человек должен жить каждую жизнь, как последнюю. Иначе в ней нет никакого смысла.

Но я — другое дело. Я — человек, который вот уже несколько воплощений ищет способ не забывать свои прошлые жизни, не забывать единственное существо, которое всецело понятно и всецело дорого, не забыть игру, которую я начал давным-давно и твёрдо намерен выиграть…

И вот, я нашёл этот способ.

Человек не должен помнить свои предыдущие жизни. Это природный защитный механизм. Но есть на этом свете слова, чувства, долги и встречи, ради которых имеет смысл дерзнуть пойти даже против природы, против всех её правил и разумных защитных механизмов... В конечном итоге, не иди люди против природы, цивилизации бы не существовало вовсе.

Свойство и отличительная особенность разума - бросать природе вызов.

Человек должен жить каждую жизнь, как последнюю. Но я знаю точно, что последней для меня станет следующая жизнь.

И принимаю это знание с открытыми глазами.

Люди не могут тягаться с гениями стихий. Мы слабы, мы смертны, мы подвержены страстям и телесной немощи. Но в одном теологи правы, говоря о вечности: наша душа, не бессмертная, но всё же условно вечная, дорогого стоит. В сочетании с нашей волей она может творить любые чудеса, теперь я в этом уверен.

В конечном итоге, я почти добился своего. Осталось немного.

Игра, победой в которой станет свобода моего дорогого друга, в самом разгаре. Я вижу отсветы стальных крыльев на соседней крыше, а значит, скоро эта жизнь закончится. И, если я всё рассчитал верно, уже в следующем акте всё окончательно решится.

Я исправлю ошибку, которую совершило это мироздание. Я дерзну бросить вызов небесам, доказать им, что они ошиблись. Нет никого, кто более достоин высокого ангельского чина, чем мой дорогой друг; нет никого, кто менее достоин этого, чем скверна с железными перьями, пришедшая меня убить.

На небесах нет справедливости, и значит, я стану справедливостью.

Свеча истекает последними слезами. Я пишу, потому что это помогает мне собраться с мыслями, не потерять себя среди остальных воплощений себя же. Потом я сожгу эту бумагу, разумеется — и шагну навстречу своей гибели.

И своей самой последней жизни.

13

*

— Знакомься, — сказал я. — это Гектор. Гектор, это… а кстати, как зовут тебя?

Ангел, которая всё это время ошеломлённо осматривалась по сторонам и таращилась на старину Гека, перевела на меня не вполне осмысленный взгляд.

— … что?

— Как мне тебя называть, говорю? А то ангел, ангел… Но должно же у тебя быть имя, своё, личное. Как твой хозяин-подопечный, я имею право его знать, не находишь? Хотя бы для того, чтобы иметь возможность тебя позвать. А то понадобится хрупкому и ранимому мне защита, и дальше что? Что кричать, спрашивается?

— Ты можешь попробовать что-то вроде “караул”, — ути, какие мы язвительные. — У меня нет имени.

— Как? Совсем нет?

Она пожала плечами.

— Ещё не заслужила, видимо.

Я искоса покосился на неё. И ведь вроде бы не врёт; мне насчёт имени соврать сложно, будь ты хоть сто раз ангелом. А если имени у неё нет, то и прошлые воплощения свои она не помнит.

Хотел бы я, в таком случае, знать, что значили слова Ростовщика… Очень хотел бы.

— Я не так уж долго ангел, — говорила она между тем, — мы обретаем имя не сразу, но только в тот момент, когда становимся достойными.

Я неопределённо хмыкнул.

С именами у молоденьких ангелов интересная штука: они обретают имя только тогда, когда сами себя признают достойными своих крыльев. В теории это должно служить критерием отсева, на практике же… Ну, скажем, тот же старина Ваф взял себе имя на третий, что ли, день своего ангельского жития-бытия. Потому что, какую бы форму он ни приобрёл, Ваф из тех замечательных личностей, которые свято уверены: а кто же достоин, если не я?

Зато мой персональный ангел-хранитель, конечно, в своём репертуаре: рисковала головой, чтобы поймать отмороженных по всем статьям культистов, но достойной имени себя не считает.

В общем, если спросите меня, так себе критерий.

Я бы, может, ещё высказался на тему имён, но ангел меня опередила.

— Ты что, правда тут живёшь? — спросила она со странным выражением.

— Как видишь.

— И дружишь с крысами?

— Гектор отличный, — сказал я.

И тут же почувствовал себя неловко. Это было совершенно новое ощущение, к которому я не сказать что всю жизнь стремился.

Не то чтобы я планировал сегодня кого-то приглашать, в общем-то.

Не то чтобы я вообще когда-то кого-то приглашал — с тех самых пор, как единственный, кого я в теории пригласить мог бы, погиб. И с тех пор я оккупировал его прошлое жилище, которое собирался сменить после его следующего рождения.

Моими единственными гостями были мои ребята, то бишь голуби, и старина Гектор со товарищи. Они были милы, но в общем… Не особенно чистоплотны.

Как и я сам, если совсем уже честно.

Не хочется признавать, но прозвище “помоечный голубь” у меня всё же не за красивые глаза.

— Я зачарую для тебя комнату, — сказал я. — Дай мне минутку.

— Нет-нет, — она повернулась ко мне и теперь смотрела так, будто пыталась что-то переосмыслить. — Мне всё равно, где жить — я ведь ангел. Просто… скажем так, я несколько иначе представляла себе жизнь демонов тщеславия.

Ох, милая, не смотри на меня так внимательно — не ровен час, и правда что-то рассмотришь. А оно нам надо? Пока что точно нет. Всё и так, как любят писать в статусах мои потенциальные клиентки, сложно.

Уже вот две тысячи лет как.

— Ну слушай, — сказал я вместо того, — ты не понимаешь, что значит быть демоном.

— Правда? — приподняла она бровь. — То есть, всю эту ерунду про искушение, ходячее воплощение порока, продажу души, пентаграммы, одержимость и прочие прелести придумали просто для