Мануфактур, правда, еще не завели, но добрых мастеров хватало. Одни ковали холодное оружие всех видов, другие занимались бронями от совсем простых кольчуг до полных доспехов, богато изукрашенных золотой и серебряной насечкой. Имелись также пищальники, хотя и совсем немного. Делали они, кстати, уже не пищали, а настоящие мушкеты по образцу, присланному из Пушкарского приказа.

Собственно, то же касалось и производителей холодного оружия. Хочешь, чтобы казна купила у тебя саблю и бердыш? Будь добр, выполняй требования заказчика. Нововведения, хоть и со скрипом, постепенно внедрялись в повседневную жизнь, медленно, но верно изменяя ее.

Не обошлось и без обычного для подобных случаев подношения. Мастеровые скооперировались и преподнесли моему величеству трехчетвертной доспех со шлемом, в убранстве которого причудливо переплелись русские и иноземные традиции, а в придачу к нему палаш, шестопер и почему-то рогатину. Стоят и переминаются с ноги на ногу, видать, что-то хотят.

– Работа добрая, угодили, – сдержанно похвалил я подарок. – Если есть какие просьбы, не стесняйтесь.

– Надежа-государь, – рухнули синхронно на колени принаряженные по такому случаю бородатые мужики. – Не вели в нашем граде иноземцам селиться, сделай милость!

– Это чем они вам не угодили? – поинтересовался я, находясь при этом в легком охренении от непосредственности своих подданных.

Те, впрочем, тоже застыли, как видно не ожидая подобной дотошности от царя. Дескать, что тут непонятного, не хотим, и все тут!

– А что мы от них хорошего видели? – поднял голову самый здоровый из них.

– А что худого? Люди они по большей части мирные да богобоязненные. В родных землях их латиняне притесняют, вот они и ищут спокойной жизни на чужбине. Поставят дома, распашут землю. Для того им инструмент разный понадобится, те же топоры, пилы, плуги для пахоты. У кого они их покупать будут? У вас же! Разве вам от этого плохо будет?

– Так-то оно так, – почесал косматую голову посадский. – А все же не нашей веры люди.

– Ты во Христа веруешь? – спросил я.

– Да как же иначе?! – изумился тот и истово перекрестился двумя перстами.

– Вот и они так же. Разница-то невелика совсем. Нет, если ты собрался богословом стать, то темы для диспутов всегда найдутся…

– Хи-хи, – не удержался от смеха самый пожилой из делегатов, аккуратный седой старичок с подозрительно красным носом. – Аникею токмо в попы и осталось!

– Не, я по кузнечному делу, – с ходу отказался под всеобщий хохот здоровяк. – И вообще, ежели иноземцы пашенные, так я, пожалуй, не супротив.

– А если кузнецы? – снова встрял старик.

– И что, боитесь, вам работы меньше будет? – спросил я.

– Не то чтобы боимся, но опасение такое имеем!

– Напрасно. Пока я на Руси царствую, работы всем хватит, обещаю! Особенно если делать ее будете не хуже, чем когда этот доспех ладили. За работу всем жалую кафтаны за казенный кошт и по рублю денег.

На этой торжественной ноте аудиенция закончилась. Грамотин, почуяв, что впечатлений мне на сегодня достаточно, принялся энергично выпроваживать делегатов вон. Дескать, приняли, выслушали, обещали сильно не притеснять – какого вам еще рожна надобно? Пошли вон, пока царь не передумал!

– И что, многие так думают? – спросил я, когда дьяк управился.

– Многие, – не стал отрицать очевидного тот.

– Ладно, погостил и будет. Пора возвращаться в Москву.

– Поздно уже, государь, куда на ночь глядя-то? Переночуйте, а с утра со свежими силами и поскачете.

– Что скажешь? – обернулся я к молчавшему до сих пор Михальскому.

– Лошадям надо отдохнуть, – коротко отозвался тот.

– Ну и ладно, – не стал спорить я. – Поехали к воеводе.

Судя по всему, Наумову немного полегчало, и теперь московский дворянин суетливо сновал по терему туда-сюда, давая одно за другим ценные указания прислуге, от которых беспорядка становилось все больше и больше.

– Семья-то у него есть? – поинтересовался я, глядя, как он старается.

– Вдовец, – охотно отозвался Грамотин. – Старшие сыновья в жильцах служат, а с ним только дочка осталась.

– Вот как? – удивился я, поскольку не видел в доме воеводы ни одной души женского пола, если не считать холопок.

– Прячет, – скривив губы в тонкой улыбке, пояснил дьяк, правильно истолковав мое недоумение.

– Не понял?!

– Так ведь, – замялся чиновник, явно подбирая слова, – девке-то пятнадцатый год пошел. Самый, можно сказать, сок. Далеко ли тут до греха, если…

– Боится, что на кого-то из моих стольников глаз положит?

– Точно! – с облегчением выдохнул Грамотин.

– Ну это он зря, я свою банду в строгости держу!

В глазах дьяка промелькнула глумливая усмешка, и он, наклонившись к моему уху, горячо зашептал:

– А девка-то не худа, телом бела, лицом румяна, коли повелишь, так никуда Наумов не денется, пришлет постель стелить. Чай, не маленькая, управится…

– Вот что, любезный, – холодно перебил я его. – Ты бы определился, чем по жизни заниматься желаешь. Если государственными делами, то это одно, а если в сводни метишь, так совсем другое…

– Помилуйте, ваше величество, – не на шутку перепугался Грамотин. – Бес попутал…

– Оставь нечистого в покое, – махнул я рукой и направился в отведенную мне горницу, оставив посеревшего от осознания сделанной ошибки дьяка.

Увы, выспаться в ту ночь мне было не суждено. Сначала сон просто не шел. В голову лезли всякие беспорядочные мысли, вспоминалось, что успел сделать за прожитые в этом времени годы, но более всего то, до чего руки так и не дошли. Потом во дворе раздался какой-то шум, послышались ахи и охи, началась беготня. Я уже хотел было плюнуть на все и выйти, как в дверь ко мне постучались.

– Кто здесь? – раздался встревоженный голос спальника, которому, в отличие от меня, ничто не помешало наслаждаться сном.

– Войдите! – велел я, положив по привычке руку на рукоять доппельфастера.

– Беда, государь, – заглянул ко мне в комнату Михальский. – в Москве бунт!

– Что?

– Прискакал гонец. Он еле жив, так что спрашивать его бесполезно. Успел сказать только, что в столице начались беспорядки. Горожане нападают на иноземцев. Кукуй и Кремль взяты в осаду.

– Седлать коней! – велел я, спрыгивая с кровати.

– Может, подождем до утра?

– Если лошади еще не отдохнули, возьми запасных у воеводы!

– Как прикажете, – не стал больше спорить Корнилий и бросился отдавать распоряжения.

Через несколько минут я одетый и снаряженный вышел во двор. Ратники моей охраны выводили оседланных лошадей, зато встревоженный воевода бегал по двору в одной рубашке и раздавал приказания таким же полураздетым холопам. Завидев меня, он тут же подскочил и затараторил, как будто боялся, что опять высунется какой-нибудь «доброволец» и завладеет моим вниманием: