только на висках, теперь инеем покрывала всю его голову. Ему было тошно от вранья о работе, которым приходилось пичкать домашних, но более всего – тошно от самого себя. Каждую ночь он просыпался от кошмаров и, лихорадочно дрожа, бежал к раковине, чтобы вымыть руки. Целых полчаса он тёр их без всякой пощады, но зрение продолжало играть с ним злые шутки, превращая мыльную пену в тёмную, липкую, чужую кровь…

Однажды ночью проснулась Лайза.

– Джек? Почему ты плачешь?..

***

В подземелье было зябко, сумрачно. Облачка пара, словно крохотные призраки, тянулись изо рта и ноздрей, чтобы медленно раствориться в стылом воздухе. Неверный свет факелов выхватывал из сумрака ряд одинаковых камер: в каждой из них скорчилась тёмная фигурка, что изредка поскуливала, будто раненое животное. Холодно поблескивали решётки, да порой звякали цепи, что крепились к серебряным оковам…

Слыша звон металла, Джек всякий раз прикладывался к фляге. Бренди обжигало рот и на краткое время поднимало настроение. Но затем взгляд падал на кольцо с остроугольной звездой – и кулак сжимался, как для удара. Зубы стискивались до ноющей боли в челюстях, а в голове начинала бешено кричать совесть.

«Сколько из этих пленниц ты упрятал в тюрьму? Сколько, Джек Тилли?»

«Ни одной», – мрачно отзывался Джек, крепко закусывая губу. В последнее время он предпочитал разить ведьм наповал: стрелять в сердце, лишь бы не видеть, как их тащат в крепость и мучают, выясняя, где скрываются их приспешницы. На него уже косились, но Джеку было плевать. Как плевать на то, что…

– Пить! Умоляю, пить!..

Вздрогнув, Джек обернулся – и невольно отпрянул, заметив, что сквозь решётку к нему тянется рука в лохмотьях. Но спустя миг – несмело шагнул обратно.

Рука ведьмы неудержимо тряслась: тонкая, почти детская рука с широким серебряным браслетом на запястье, от которого в глубину камеры тянулась крепкая цепь. В отсветах пламени чётко вырисовывалось лицо – мучнисто-белое, украшенное фиолетовыми синяками – и прыгающие, все в корке засохшей крови, губы.

– Умоляю…

Глаза цвета пасхального неба смотрели на него со страхом… И надеждой.

Джек отстегнул от пояса флягу и без слов протянул в камеру.

Ведьма жадно отпила глоток, зашлась в жестоком кашле, потом – глотнула ещё. Дрожащими пальцами вытерла рот и, держа флягу одной рукой, протянула её обратно.

…А стоило Джеку потянуться навстречу – на его запястье тут же сомкнулась ладонь.

– Я могу спасти твою дочь! – выдохнула ведьма, схватив его свободной рукой.

– Что? – от лица Джека отхлынула кровь; он даже забыл рвануться, чтобы высвободить руку.

Тихий всхлип. Запястье сжало ещё сильнее.

– Я могу спасти твою дочь!..

Глаза Джека расширились, рот приоткрылся, но резкий лязг двери заставил его вздрогнуть всем телом. Чужие руки исчезли с быстротой молнии, выпущенная фляга грохнулась на пол и покатилась, разбрызгивая остатки бренди и жалобно звеня. Дверь в подземелье распахнулась, и Джек, несмотря на шок, с внезапным отвращением понял, кто пришёл сменить его на посту.

– Здоро́во, Тилли. Выпивкой балуешься? – подойдя ближе, усмехнулся пришелец и бесцеремонно пнул сапогом затихшую было флягу. – Ай-яй-яй.

Его звали Фред Меридью. Как и Джек, он был уроженцем Альбии, но это не мешало Джеку люто его ненавидеть. Меридью не ведал пощады и, обладая могучим телосложением, признавал лишь грубую силу. А чуть раскосые глаза и пухлые, мясистые губы, всегда изогнутые в плотоядной ухмылочке, придавали ему по-настоящему звериный, хищный вид.

Не удостоив Меридью ответом, Джек подобрал флягу и поплёлся к двери, передвигаясь так, словно его огрели стофунтовым мешком. Дойдя до выхода, он помедлил и обернулся, собираясь вновь посмотреть на ведьму в камере, но та уже забилась глубоко; он наткнулся на ехидный взгляд Меридью, сжал кулаки и отвернулся.

…Дождавшись, пока за Джеком не закроется дверь, Меридью, весело насвистывая, достал из-за пояса связку ключей, подбросил её в ладони и взялся открывать первую камеру.

– Соскучилась по Фредди? – спросил он, шагая внутрь.

Всхлип.

***

– Окружай! Окружай!

Ведьма затравленно озирается; волосы, скрученные в липкие от пота жгуты, бешено мечутся по обе стороны от мертвенно-белого лица. Круг Охотников сжимается зрачком на свету, в тени леса холодно блестят серебряные кандалы, сети и оружие – острое, страшное, как волчьи клыки.

Пальцы с обломанными ногтями внезапно оживают – подыхающий паук-альбинос, что напоследок дёргает лапками, – и пускают в мир ослепительно-белое пламя.

Истерический вопль, объятое огнём лицо. Ведьме везёт: магия ударила уязвимого рекрута из местных, кольцо врагов пробито, и она стремительной ласточкой бросается вперёд…

Безжалостная ладонь кидается следом. Хватает, ломает руку-крыло. Серебряный ошейник туго смыкается на горле, и обмякшую, вмиг обессилевшую ведьму швыряют в клетку, где уже томятся другие.

– Седьмая! – гогочет Охотник.

Но смех обрывается криком, когда в его голову врезается замшелый валун, будто кинутый из гигантской пращи.

Огненно-рыжая ведьма опускает ладонь, что ещё искрится от силы.

…И тут же, с потемневшим от ярости лицом, вскидывает её опять, когда Охотник поднимается на ноги – целый и невредимый.

– Как грубо, милая, – он укоризненно качает головой и шагает к ней, покрепче перехватывая меч.

Джек отворачивается – нет смысла смотреть, что случится следом, – потом бежит. На лбу бешено пульсирует жилка, непрерывно дёргается глаз. Вокруг него – постоянные вспышки, крики боли и победной радости, зубами хищника лязгает металл… Пахнет кровью. Пахнет железом.

– Вот она! Слева! Заходи слева!

Гортанные команды, сплетающиеся в рёв голоса. Наёмники из разных миров действуют слаженно, сообща. Язык этого мира похож на родной Джеку альбийский, и большая часть Охотников выучивает его с лёту, лишь поначалу общаясь жестами…

Внезапный вихрь снежинок.

Призванные утыкать лицо, словно колкие дротики, они обдают кожу утренней прохладой – и проносятся мимо. Ведьма, тайком напавшая на Джека, плюёт ругательство и кидается прочь. Сразу же падает, пронзённая стрелой в спину. И умирает.

Синелицый Охотник гладит лук шестипалой рукой и дружески подмигивает Джеку. Тот не отвечает: тупо смотрит на задранное от падения платье и беззащитно-белые ноги ведьмы, а в голове всё крутится, крутится, крутится, как слетевшая с тормозов карусель, вчерашний день.

Сомкнуть веки. Разомкнуть.

Одна и та же картина.

Небесная голубизна. Губы в запёкшейся крови. Еле вздрагивают, шепчут безумные слова.

«Я могу спасти твою дочь!»

Я могу спасти…

– Справа – моя! – резкий звук ненавистного голоса выводит из ступора.

Джек видит, как группа Охотников во главе с Меридью обступает последних ведьм. Они славно потрудились: обнаружили лесное логово, уничтожили самых опасных, набили клетки пленницами… Осталось доработать чуточку ещё.

Черноволосая ведьма, намеченная Меридью, вскидывает руку в отвращающем жесте. На кончике каждого пальца зажигается по огненному