Он усыпил малыша, чтобы не тянулся к ране. Ткани вокруг очинов пера собрались, срастаясь, прочно удерживая трубки. Но все равно надо будет подшить, чтобы никто случайно не выдернул, пока в них не пропадет нужда. Интересно, в лагере есть у кого-нибудь игла и нитки?

— И женщина жива, просто в обмороке, — продолжал Ивар.

Альмод разглядел диагностическое плетение. Чисто работает, школа Лейва, у него даже боевики исцеляющие плетения знали лучше иных столичных выпускников-целителей.

— Так что вон с глаз моих. — Ивар оглянулся. — Пока всерьез не разозлился.

Толпа исчезла.

— Мужика за что приложил? — спросил Ивар, в упор глядя на Альмода.

— Будет еще всякий пьяный скот на мою мать грязь лить.

Ивар кивнул. Шагнул ближе, но Альмод мотнул головой.

— Не подходи. Я-то уже болел.

— Поздно. Портной, который обшивал Харальда, слег. Не поручусь, что то же самое, но очень похоже. Жар, слабость, отек шеи… пленок пока нет.

— Он приносил ей несколько отрезов шерсти постирать, — сказал Альмод. — Неделю назад. Тонкая, дорогая, такую здесь не ткут.

Говорили, у возка колесо отлетело, и половина товара оказалась в грязи. Портной выторговал за хорошую цену. Линн, получив заказ, бросила сверток в угол, пока занимаясь другими. День ткань пролежала на полу, и там же играл ребенок…

— Меня как раз от него сорвали, — продолжил Ивар. — Так что поздно. Но, думаю, обойдется. Я отродясь ничем не болел. Даже оспа тогда мимо прошла.

Он обернулся к Эйвару.

— Найди кого-нибудь, мертвого оттащить. И сожги.

Присел над Линн, похлопал ее по щеке. Альмод мысленно хмыкнул, заметив, как затягиваются трещины на руках женщины. Жалостливый, ишь ты.

Линн слабо вскрикнула, глядя на окровавленного ребенка, обмякшего на руках Альмода.

— Живой, — сказал он. — Найдешь, чем запеленать? Крепко, как младенца, чтобы не дергался и себе не навредил?

Она мотнула головой, всхлипнула.

— Я пошлю кого-нибудь, чтобы нашли, — сказал Ивар. — Любая ткань сгодится?

Альмод кивнул. Завернул ребенка в шаль Линн, отдал ей, наказав не будить, не трогать, а если проснется раньше, чем он вернется с тканью и нитками, держать руки и недавать выдернуть трубку для дыхания. Обещать, что все будет хорошо, не стал, он никогда не обещал то, чего не мог точно исполнить.

Она кивала, сбивчиво лепеча благодарности. Альмод не слушал.

— Ребенок твой? — негромко спросил Ивар, когда они отошли от шалаша.

Альмод усмехнулся.

— Еще не все сплетни собрал?

Ивар помолчал.

— Извини.

Альмод пожал плечами.

Ивар снова оглянулся.

— Надо бы ей хоть землянку выкопать.

Альмод пристально посмотрел на него, чуть приподняв бровь. Ивар отвернулся, добавив:

— Нехорошо, когда больной ребенок — в шалаше. Да и народа меньше шляться будет, если кого-то у двери поставить.

— А хозяин твой не прогневается, что ты посторонними… — начал было Альмод.

Его оборвал отчаянный визг. Оказывается, подручные Харальда уже приволокли откуда-то скамью, растянули на ней кликушу и начали экзекуцию. Как водится, кругом собрался народ, не желая пропустить дармового развлечения. Альмод поморщился.

— Надо было ее просто убить. Все равно ума не прибавится.

* * *

Закончив возиться с ребенком, Альмод решил, что устал от людей. Постоянно сидеть над больным смысла нет, правильнее вернуться вечером, проверить, как дела, и подновить плетения. Заодно он осмотрит портного и других, к кому позовут — теперь заразу не сдержать. Зайдет к Рагне, раз уж обещал. Но все это вечером.

А пока — в лес, к себе. Забрать из дупла мешок с вещами, чтобы в одной одежде не ходить из лагеря в город, не разносить заразу. Отдохнуть от людей, переодеться и вымыться. И хорошо бы Нелл уже убралась оттуда. Интересно, куда ее понесет? В столицу, в ставку ордена? Или все же решит не возвращаться к чистильщикам и пойдет сперва в Мирный? Если туда — как долго она будет носиться с мыслями о мести? Сам он не успокоился бы, пока не отплатил сполна, даже зная, что соратник — или соратница — нарвался первым. Особенно, если бы речь шла не просто о соратнице. В самом ли деле Гейр был для Нел только другом?

Альмод выругался — оказывается, образ мыслей местных кумушек заразен. Какое ему дело, спала ли с Гейром эта девчонка? У него пока есть с кем развлечься, и больше ничего не надо. Повторять ошибку, снова к кому-то привязываясь, он не собирался. Одного раза хватило.

А эта… Сгинет с глаз долой — туда и дорога. Вернется мстить — умрет. Если он не дал себя убить бывшему соратнику, то едва знакомой девице и подавно не позволит. И не о чем тут думать. И без того жалостлив стал сверх меры.

Нел в землянке не оказалось, и Альмод сам не понял, радуется он или жалеет. Ничего лишнего она с собой не взяла: в сундуке не хватало штанов и дублета, помимо той рубахи, что Альмод ей отдал; само собой, исчезли меч и нож Нел, да те деньги, что он выложил на стол. Кажется, катушка ниток стала меньше и игла была воткнута не так, как он оставлял, а все остальное на месте. Гордячка.

До вечера было еще далеко, но Альмод чувствовал себя совершенно выжатым. Вроде особо не напрягался, устать вовсе не с чего, но первое, что он сделал — если это можно так назвать — растянулся на земле у землянки и замер, глядя, как колышутся ветки сосен и мелькают сквозь них ярко-синие кусочки неба. Никаких людей. Никаких воплей — только шорох ветра, сорочий стрекот да воркование горлицы.

Он не знал, сколько пролежал так, то проваливаясь в дрему, то размышляя обо всяких глупостях. Например, о том, что понял, почему все святые отшельники рано или поздно уходили в безлюдные пустыни или глухие леса. Глупость людская даже святого выведет из себя до такой степени, что и в самом деле согласишься жрать всякие корешки и акрид, саранчу то есть, лишь бы никого не видеть. Хотя сам Альмод предпочел бы съесть что-нибудь посущественней. Скажем… Он усмехнулся, услышав характерные треск и хлопанье крыльев. Надо же, почти вечер. Глухари выбрались на токовище. Здоров же он поваляться! Значит, вымоется в трактире, а пока стоит добыть еду.

Пройти предстояло не больше четверти лиги — к прогалине в глубине леса. Там было болотце, которое к лету почти высохнет. Но сейчас около него собрались дюжины две птиц, задрали головы, распахнули черные крылья и выпятили грудь, переливающуюся изумрудным. Альмода они не заметили — не до бескрылых тут, когда надо явить себя во всей красе. Он, впрочем, не собирался мешать птицам. Кому-то не повезет…

Приглядев навскидку двух самых жирных самцов, он остановил им сердце и притянул тушки плетением. Остальные глухари продолжали токовать. Альмод усмехнулся. Вот так вот. Красуешься, перья распускаешь перед девчонкой… а тебя просто сожрут, и никто не заметит.