— Значит, сперва ты плюешь мне в лицо, а как только тебе что-то надо, приходишь просить.

— Это надо тебе, — сказал Альмод. — Но могу уйти, если не хочешь разговаривать. Когда дифтерит пойдет гулять по Мирному, я озолочусь. Денег больные жалеть не будут: умирать от удушья очень страшно. — Он усмехнулся. — Могу показать, кстати.

Харальд шагнул назад, его телохранители подобрались, но Альмод лишь широко улыбнулся. Угроза — еще не обязательство. Пока. Если чересчур не разозлят.

— А при чем тут я? — спросил Харальд. — Хвори — твоя забота, целитель.

— При том, что у тебя есть люди и власть, а мне не разорваться.

— У меня почти не осталось людей. И денег тоже. Пойдет по городу хворь или нет — лишь в руках Творца.

— Хорошо, — не стал спорить Альмод. — Когда умрет еще и четверть тех, кто пережил пожар, можешь не спрашивать Его, с кого тебе собирать золото на подати в казну.

Альмод развернулся, но не успел сделать и шага, как Харальд окликнул его:

— Погоди. Что именно ты от меня хотел?

Альмод коротко изложил, что надо сделать. Найти тех, кого назвала Линн и тех, кто уехал. За ними — тех, с кем они могли пообщаться и подобрать или разнести заразу. Поспрашивать, не появилось ли других больных и, если появились, от кого могли подцепить заразу они. Освободить два дома. В один загнать тех, кто уже болен: под открытым небом особо не вылечишься, в другой — тех, кто общался с больными и мог стать источником заразы. Из некогда переболевших отрядить людей, чтобы готовили для них еду, кормили и обихаживали.

— И молиться, если захочется, — заключил Альмод. — Впрочем, у преподобной матери наверняка получится лучше.

— Ты сошел с ума, — сказал Харальд. — Люди взбунтуются. Они и так потеряли все, и если я попытаюсь их запереть…

Альмод на миг прикрыл глаза. Он никогда не был особо высокого мнения о людях в целом, внимания заслуживали единицы, остальные — безмозглое стадо, повинующееся лишь кнуту пастуха. Скорее всего, Харальд думал почти так же. Но сейчас почему-то отказывался брать в руки кнут.

Боялся, что начнут говорить, из чьего дома пошел пожар, и объявят первопричиной всех бед, заодно припомнив все прошлые грехи? Может, и так.

— Тогда вели рубить дрова для погребальных костров, — сказал Альмод. — Их понадобится много.

Не будь рядом с Харальдом телохранителей-одаренных, он мог бы подчинить ему разум, так что тот сам бы не понял. Но эти заметят.

Он коротко поклонился, прощаясь, и зашагал прочь. Хотелось закричать, что-нибудь сломать, поджечь остаток этого проклятого Творцом городка к ядреным демонам.

Он ненавидел проигрывать.

По дороге обратно заглянул в конюшню трактира — сейчас там была только одна лошадь, смирная кобылка. Никаких особых статей. Такая вполне могла принадлежать и кому-то из окрестных фермеров, и одаренному, который ценит в лошади прежде всего выносливость, не красоту. Вернулся в трактир, поинтересовался у Рауда, не продаст ли, дескать, надоело ноги сбивать. Тот покачал головой — не его, пришлой одаренной, пусть господин целитель с ней и договаривается, если хочет. Альмод кивнул, заставил трактирщика забыть этот разговор. Забрал заказанные перья, тут же обрезал лишнее, оставив лишь два дюйма полого стержня. Остальное вернул Рауду, запасливому человеку сгодится для письма.

Трактирщик время от времени становился и писцом для неграмотных, а такими и среди жителей Мирного, и среди его постояльцев были почти все. Рауд вытаращился недоуменно, дескать, зачем кто-то отдает почти целые перья, оставляя себе огрызки, которыми совершенно неудобно писать. Но вопросов задавать не стал.

Голоса из шалаша Лин он услышал издалека, выругался про себя — велел же никого не пускать! Заметив его, люди, до того сидевшие у соседних шалашей и наслаждавшиеся чужим разговором, очень быстро исчезли с глаз. Кто-то нырнул в свое жилище, самые умные тут же вспомнили, что у них есть неотложные дела на другом конце лагеря.

— Кончай ломаться, — услышал Альмод. Говоривший был не слишком трезв и явно зол. — Вади уже больше года как нет.

— Уйди, пожалуйста, — еле слышно прошелестела Лин.

— Заладила, «уйди» да «уйди». И нечего врать, что целитель велел ни с кем не говорить и никого не пускать. Не нужна ты ему.

Альмод покачал головой. Лин знала своих соседей куда лучше него.

Год назад, объявившись в городе, он просто собирался пройти из конца в конец, стучась в двери домов, вокруг которых было чисто — по его меркам, а не меркам местных — и спрашивая, не возьмет ли кто на постой. Дом Лин был третьим, и она согласилась, спросив лишь, не помешает ли господину ребенок. Ребенок ему мешал не больше, чем домашний кот: бегает что-то у хозяйской юбки, лепечет, а раскапризничается — так можно и усыпить, мать только благодарна будет.

Женщина жила одна, но нее не напугало, что он мог потребовать не только угла, но и согретой постели. То ли отчаянно нуждалась в деньгах, то ли рассудила, что лучше пусть один, чем весь город — голодных мужчин в Мирном полно, а без мужа и родни заступиться вовсе некому.

Но за все то время, что Альмод у нее прожил, Лин ни взглядом, ни жестом не попыталась его соблазнить. Или и правда до сих пор по мужу тосковала, или хватило ума понять, что ему интересны совсем другие женщины.

— Год нужна не была, а теперь и подавно. Ровню нашел. А ты все надеешься и облизываешься, дура. Так что не ломайся.

— Уйди. Разбудишь…

— Да срать я хотел. Надоело кругами бегать.

Лин ахнула. Ждать, чем это кончится, Альмод не стал, плетением вытащил незадачливого ухажера. Тот разразился непотребной бранью. Пьяный балбес.

Лин выскочила из шалаша, держа на руках ребенка. Лица его не было видно, только слипшиеся от пота волосенки и край посиневшего уха. Надо посмотреть на него поближе. вот только разберется с этим…

— Господин целитель, я не… Я говорила…

Мужчина попытался вырваться, но сгустившийся вокруг тела воздух держал крепко. Пьяный снова выругался, скучно и предсказуемо, досталось и Лин, и самому Альмоду, который тут взялся приличным людям приказывать, куда ходить, а куда нет.

Альмод молча смотрел. Внутри все сильнее разгорался гнев. Не на старателя — это ничтожество не вызывало в нем ничего, кроме брезгливости. На весь мерзкий городишко. На бестолковых людишек, которые не в состоянии выполнить простой приказ — ради собственного же блага, между прочим. На Харальда, который сперва недоглядел за огнем в собственном доме, а теперь боялся вызвать недовольство выживших, хотя они все равно будут недовольны, люди всегда недовольны, сколько им ни дай.

Да какого демона он вообще пытался что-то для них сделать? Пусть хоть все передохнут, туда и дорога.

Взгляд у него, видимо, стал совсем нехорошим, потому что пьяный мигом протрезвел, красная морда сменила цвет на серо-синий. Линн расплакалась, повторяя, что она просила, правда, просила.