В травматологии мою голову осмотрел доктор, посветил фонариком в глаза, заставил меня указательным пальцем обеих рук дотрагиваться до кончика носа. Короче, чувствовал я себя каким-то подопытным кроликом. Я пытался взбрыкнуть, но тут врач выдал резолюцию — закрытая черепно-мозговая, и, не слушая моего возмущения, с молчаливого согласия Кузьмича отправил меня в палату.

Я шел и мысленно пытался вспомнит что я знаю о советских больницах. В детстве я редко болел, в палатах не лежал. Кроме одного раза, когда в пять лет загремел с подозрением на аппендицит под новый год в больничку с мамой. Но что и как там было, я не помню.

Короче, ничего хорошего я не ожидал. Но мне повезло. Кроме меня в палате лежал один дедок с переломом ноги. Остальные койки пустовали, как ни странно. Я выбрал место у окна, развернул старый матрас и присел на скрипучую панцирную кровать, ожидая медсестру.

Вскоре в палату вплыла недовольная сестра-хозяйка, швырнула мне постельное белье и удалилась с видом королевы. Ну и ладно. Следом явился Сидор Кузьмич, поглядел на мои вялые попытки застелить простынь, отодвинул меня в сторону и быстро привёл все в порядок. Удивив меня еще больше.

— Так, доктор велел тебе отдыхать и не вставать. Я скажу Женьке, он вечером принесет тебе все, что нужно. А ты давай, выздоравливай… — Кузьмич помолчал и все-таки спросил. — Кто тебя так?

— Я не видел, — устало пробормотал я. — Устал… Спать хочу…

Расспросов не хотелось. Хотелось лечь и уснуть на сутки, а лучше на двое. Что-то я переоценил свои силы, или удар оказался сильнее, чем я думал.

— Ничего больше не хочешь мне сказать? — уточнил Сидор Кузьмич, сверля меня взглядом. — Лучше сейчас. Ежели сам что разузнаю, смотри у меня…

— Ничего. Не видел я, кто меня стукнул.

— Украли что?

— Не знаю, не проверял, — я нехотя открыл глаза, похлопал себя по карманам. — Кажется, деньги увели.

— Сколько было?

— Не помню… Рублей пять, может быть…

— Хм… Ну-ну… — хмыкнул мичман. — Заявление будешь писать?

— А смысл? Нападавшего я не видел, описать не смогу, — я пожал плечами и поморщился: движение отозвалось лютой болью в голове. — Ментам только лишний головняк. Или сержант настаивает?

— Нет, ты верно мыслишь, — Кузьмич помолчал. — Ладно, поправляйся, Алексей. Докторов слушай, медсестер не обижай. Женьку пришлю.

— Спасибо, постараюсь, — я попрощался с мичманом, выдохнул с облегчением, разделся, закутался с головой в простыню и провалился в сон.

Проснулся я ближе к вечеру. Долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям, проверяя работу организма. В затылке пульсировала тупая боль, в висках по-прежнему трудились неутомимые гномы со своими острыми кирками.

— Эй, паря… Проснулся? Вижу, что проснулся. Сейчас удин привезут, на тебя брать? Тарелка-т есть?

Я с трудом приподнялся, устраиваясь повыше на подушке, осторожно повернул голову, чтобы увидеть собеседника. Крепкий старичок небольшого росточка разглядывал меня с соседней койки чуть подслеповатыми глазами.

— Чего молчишь? Нету? Нету, — сам спросил сам же себе и ответил. — Не приходили к тебе еще. Придут-то хоть?

— Должны, — просипел я, разлепляя губы, и ощущая, как трескается от жажды горло. — Воды…

— Воды… Охо-хо, грехи мои тяжкие… — дедок закряхтел, неожиданно шустро поднялся, подхватил один костыль, плеснул в щербатую кружку воды из литровой банки, которая стояла у него на тумбочке, и заковылял ко мне.

— Держи, паря, — дед сунул мне в руки кружку. — Пей. Только по чуть-чуть, не торопись.

— Спасибо, — прохрипел я, крепко обхватив чашку двумя руками.

— Было б за что, — хмыкнул сопалатник и поковылял обратно. — Подрался что ли?

Дед явно соскучился по общению, а мне снова хотелось спать.

— Прости, отец, давай потом… Голова болит…

— Ты не спи не спи. Щаз Зинка придет, лекарства притащит. Ты попроси, она тебе от головы-то укольчик сделает. И ужин, ужин скоро. Ты что же, есть не будешь?

— Не буду, — мысли о еде вызывали легкую тошноту, но желание избавиться от головной боли заставило ждать неизвестную Зинку. — Долго ждать-то?

— Да уже скоро, — дед замолчал и прислушался. — Во, чешет, чешет по колидору, стервь.

— Это за что ж ты так у девушке? — хмыкнул я.

— Скажешь тоже… Девушкой она лет тридцать назад была, — хохотнул дед. — замуж вышла, родила, все, баба она и есть баба, то есть женщина, ежели по научному! — старик поднял вверх указательный палец. — А по мне, баба и есть, как её не обзови. Все, палундра! К нам идет!

— Так, больные, что тут происходит? — от порога послышался суровый женский голос. — Кто тут Лесаков?

Можно подумать, все койки заняты и не понятно, кто есть кто.

— Я Лесаков… — прохрипел я. — Мне бы таблеточку или укольчик. Голова болит.

— И укольчик, и таблеточку. Все получишь, что доктор прописал, — глянув в бумажки, ответила медсестра. — Иван Митрофаныч, вы как?

— Мне бы тоже таблеточку, дочка, — залебезил дед.

— А вам не положено! — отрезала медсестра. — Доктор сказал в ночь только пол-таблеточки снотворного и все.

— Ну, как же, а болит-то, — заныл старик, но Зинаида был непреклонна.

— Лесаков, ложимся на живот, подставляем ягодицу.

Я послушно перевернулся, стараясь не делать резких движений, приспустил трусы и стал ждать. Удивительно, но рука у Зины оказалась легкой, игла вошла как по маслу, словно комарик куснул. Я поблагодарил медсестру, поинтересовался, отпустят ли меня завтра домой, выслушал лекцию о том, что торопится не надо, доктор сам знает когда и кого выписывать. Согласился с Зиной и под легкое и, видимо, уже привычное беззлобное переругивание дедка и сестрички, провалился в сон.

— Лех, просыпайся, я тебе пожрать принес! И еще тут, — разбудил меня возбужденный голос Женьки.

Сокурсник стоял возле кровати потрясая сумкой в которой тарахтела посуда, торчала бутылка кефира и что-то еще на самом дне.

— Жека… Ты как тут? — я осторожно приподнялся, опустил ноги на пол.

— Да ты лежи, не вставай! — друг замахал руками и принялся выкладывать вещи. — Это тебе кефирчик с булочкой. Тут посуда,