И я уже приблизилась к огромной кровати, уже почти коснулась одного из столбика, уже почти вдохнула запас свежего шелка, как вдруг мой мир разрывает щелчок дверного замка.

Я резко поворачиваюсь, смотрю на полуоткрытую дверь. Подбираюсь медленно, вслушиваясь в голоса.

– Я вам сегодня понадоблюсь? Хотел до своих съездить… – этот голос мне не знаком, но вполне приятен. Нет отторжения. Но в нем чувствуется напряжение. Даже невольный страх.

А вот от голоса, прозвучавшего следом, все внутри начинает трепетать, словно крылья бабочки на ветру. Сильно. Быстро. А в горле пересыхает.

– Доехать до аэропорта я пока способен сам.

– Вы опять без охраны. Это чревато.

– Ночью меня никто не тронет. Завтра возьму ребят. Свободен. Как буду в следующий раз в Москве, напишу.

Охрана? Зачем директору сибирского комбината охрана? Он связался с криминалом?

В голове начинает эхом звучать голос Жени. Дура… Вопросов не задаю, ничего не понимаю. Про исчезновение Виталика больше не думаю.

– Нина, – бас врывается в сознание вместе с хлопком двери, и я вся подбираюсь. Откуда… А… Баул с вещами и сумка, брошенная у дивана. – Сюда иди.

Не хочу. Не хочу с ним разговаривать. Видеть не хочу.

Я еще не подготовилась. Я не могу столкнуться с его притягательной аурой прямо сейчас и сказать, что ухожу. Потому что я вряд ли буду способна даже двинуться, словно замороженная, не то, что уйти.

– Либо ты выходишь, либо в спальню иду я.

Меня начинает колотить, а взгляд против воли бросается в сторону кровати. И картины, замелькавшие перед глазами, вызывают настоящую тахикардию. Челюсть еще не прошла после прошлого орального обучения, новое я просто не выдержу.

Вдох – выдох и я все-таки выхожу из комнаты, и делаю ряд тяжелых, шагов по направлению к гостиной. Окунаюсь в приглушенный свет и вижу, как Распутин делает глоток янтарной жидкости из бокала.

Пиджака уже нет, а рукава, открывающие руки с напряженными венами, закатаны. Я не могу оторвать от них взгляд, вспоминая, как эти самые руки ловко направляли мои движения, доводили до безумия, а затем оттолкнули. Жестоко, грубо, агрессивно.

До слез обидно.

Облизываю пересохшие губы и ахаю, когда натыкаюсь на тяжелый взгляд.

И молчание. Полный осмотр с ног до головы. И у меня ощущение, что я на невольническом рынке, как в любимом романе «Анжелика», и меня осматривает для своего гарема сам султан.

Но сказки не будет, этот герой вряд ли способен красиво ухаживать. И еще у него нет гарема. Только одна рабыня, которая не хочет ею быть.

– В записке было написано, что вы вернетесь завтра, – решаюсь заговорить, потому что от его молчания и собственных мыслей уже голова начинает кружиться.

– Разве?

– Там было…

– Про театр.

Бесит! Почему всем кажется, что я дура? Хмурюсь и достаю записку из кармана. Зачем? Наверное, чтобы отсрочить свое неизбежное падение. Надышаться перед смертью парой строчек, где не сказано ни слова о том, что в квартире его не будет.

И о чем я только думала?

– Всегда будь уверена в своих словах, даже если это ложь.

– Вам это знакомо, да? Лгать, давить, не оставлять выбора, чтобы люди делали только то, что вам нужно?! – вырывается крик. От обиды. От безнадежности. От желания подойти и просто уткнуться в его широкую грудь и поплакать. Просто зарыдать.

– У тебя был выбор, – замечает он, делая последний глоток и отставляя бокал.

А затем как ни в чем не бывало, словно не стою перед ним, как на суде, проходит мимо. Просто мимо меня в кабинет. А я за ним.

– Какой выбор?! Вы забрали у меня комнату, мне негде было ночевать! На вокзал идти?! К бомжу под лавку?!

Распутин открывает ноутбук, бросает на меня взгляд.

– На такси пятьсот рублей ты нашла.

Весь запал сходит на нет, словно сдувается воздушный шарик. Точно. Именно эта мысль посетила мой уставший мозг, когда я сюда приехала.

– Рядом с твоим вузом есть несколько хостелов.

– Почему вы вообще забрали мою комнату?! – решаю обойти противника с другой стороны. – Я имею право на общежитие.

– Не имеешь, если владеешь хоть какой-то собственностью.

– Да вы издеваетесь! – подхожу вплотную к столу и наклоняюсь, шиплю ему в лицо: – У меня ничего нет, что бы вы там себе не придумали.

– Иллюзиям склонна поддаваться лишь ты, а в том конверте есть очень четкие документы, кому принадлежит эта квартира.

Ахаю от злобы и ужаса. Кто в здравом уме дарит восемнадцатилетним, незрелым девушкам квартиры?

– Но я ничего не подписывала! Я ничего не покупала.

– Дарственная проще, – откидывается он в кресле и наблюдает за сменой эмоций на моем лице. От злобы до ужаса. От обиды до отвращения, особенно, когда он говорит: – Меньше налогов.

Все дело в деньгах. Даже не в чувствах? Я способ сэкономить деньги?

– А если я возьму… Возьму и продам квартиру, а деньги спущу… На шопинг? Как вам это понравится?

– Не понравится, – кивает он, покачиваясь в кресле, и смотрит на меня как на зверушку, по-другому и не скажешь. – Только даже у самой заядлой клептоманки не выйдет потратить сорок миллионов рублей.

Сколько? Я откашливаюсь, отворачиваюсь, смотря на свое отражение в зеркальном шкафу. Боже, что это за чучело. Неудивительно, что на дне его глаз я заметила насмешку.

– Если бы ты не хотела сюда приходить, ты бы использовала любую возможность, вплоть до ночевки на вокзале. Отсутствие выбора, лишь способ понять, что тебе действительно нужно.

Мне точно не хочется быть для него виляющей хвостиком собачкой, о чем и говорю яростным взглядом.

– Есть еще одна возможность не находиться с вами рядом.

– Интересно…

– Раз это моя квартира, то я требую, чтобы вы немедленно ее покинули!