том, что Петр – Антихрист и что скоро грядет апокалипсис. Но Тихон любит математические науки, и царь отбирает его в число тех, кому предстоит получать образование в Западной Европе. В ночь перед отъездом из Петербурга у Тихона случается эпилептический припадок, вызванный страхом перед городом Петра и самим Петром. В тот момент у Тихона впервые появляется интуитивное ощущение надвигающегося конца, которое Мережковский создает в своем романе, когда герой признается: «Все равно, какой из двух путей он выберет, куда пойдет – на Восток или на Запад; и здесь и там, на последних пределах Востока и Запада одна мысль, одно чувство: скоро конец» (4: 83). Однако на этом этапе он не доходит до осознания апокалиптической правды и продолжает метаться между религиозной и рациональной точками зрения, с которыми сталкивается в петровской России. Он пускается в эксперименты с различными христианскими сектами, включая самосожженцев, которые вызывают у него отторжение своим непринятием человеческого тела, сексуальности и самой жизни, и неистовых поклонников дионисийских оргий, готовых приносить в жертву младенцев. Он чередует свои искания среди сектантов с периодами пребывания при дворе Петра, среди прозападников, но там его пугает «тайная мысль всех новых философов: или с Христом против разума, или с разумом против Христа» (5: 266). Пока Тихон размышляет о самообожествлении Петра, он осознает, что зверь из Откровения опирается на идею антихристианского человекобога, которого он теперь решительно отвергает. Он снова убегает в глушь, на этот раз найдя пристанище у двух христианских отшельников, чья отрешенность от жизни причиняет ему новые страдания. Тихон со страхом приходит к мысли, что, вероятно, слияние веры и разума невозможно, когда его размышления прерывают слова новоявленного Иоанна Богослова:

Устал, бедненький? Много вас у меня, много детушек. Ходите по миру, нищие, сирые… Да не бойтесь-ка, миленькие. Погодите, ужо соберу я вас всех в новую Церковь Грядущего Господа. Была древняя Церковь Петра, камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома летящего… Первый завет Ветхий – Царство Отца, второй завет Новый – Царство Сына, третий завет Последний – Царство Духа. Едино – Три, и Три – едино (4: 274).

Трилогия заканчивается хвалебным гимном Тихона – и Мережковского – долгожданному единению: «Осанна! Христос победит Антихриста!» (5: 288). И хотя Тихон, которому явлено чудо, поражен немотой, его лицо светится радостью.

История Тихона перекликается в некоторых аспектах с историей современника Мережковского Александра Добролюбова, поэта-декадента, обратившегося к христианской мистике, с которым Мережковский познакомился в 1893 году, а потом вновь встретился в начале 1905-го[157]. Мережковский написал в «Революции и религии», что Добролюбов перешел от декадентства к осознанию необходимости отречься от православной церкви, чтобы проповедовать грядущее Царство Божие. Добролюбов, как объясняет Мережковский, достиг того, что даже Толстой с Достоевским считали невозможным: «жалкий, смешной декадент, немощный ребенок сделал то, что не под силу было титанам. В немощи сила Моя совершается» (13: 87. Курсив автора)[158]. Во время той встречи Добролюбов говорил Мережковскому периодически, что устал от разговоров и предпочел бы молчать, но его глаза были полны экспрессии, а лицо «как будто изнутри освещенное тихим светом» (там же, 86).

Тихон, безмолвный в конце «Петра и Алексея», изображен похожим на ребенка. Он совершил свое паломничество между Востоком и Западом и теперь наполнился не необычайной физической силой, а сильной верой в конец света. Он ознакомился с западной философией и с таким «декадентским» багажом сумел постичь апокалиптическую «последнюю тайну» Мережковского.

Как и Добролюбов, Тихон представляет собой модель для Мережковского и его современников. В самом деле, Мережковский пояснял, что он сам ходил в народ и нес знания об Эсхиле, Платоне и Ницше, а люди из народа говорили с ним о своей вере. Два течения дополняли друг друга, как утверждает он в «Революции и религии»; «декадентство», которое часто связывали со смертью, он объединял, наоборот, с «началом новой общественности», с народом и с общим стремлением к революционному апокалипсису (13: 90). Таким образом, на момент завершения трилогии Мережковский считает, что интеллигенция все еще играет важную роль в преобразовании России. Он продолжал ценить представителей «нового искусства», но теперь настаивал на том, что они должны отринуть свои колебания и полностью принять христианство. Созидательные усилия Петра вытеснили Христа и тем самым навредили России: он создал ущербный русский Рим вместо «Града Грядущего». Вместе с тем он открыл Россию Европе, от чего выиграли все образованные русские люди, включая декадентов XX столетия[159]. Теперь им предстояло выйти за пределы петровской России, объединившись с народом для борьбы с Римом через христианскую революцию. В предисловии к «Революции и религии» Мережковский призывал европейцев присоединиться к России на этом пути. «Русская революция всемирная, – заявляет он. – Когда вы, европейцы, это поймете, то броситесь тушить пожар. Но берегитесь: не вы нас потушите, а мы зажжем вас» (13: 165).

Тихон фундаментально отличается от Юлиана: первый и последний «искатели» в трилогии Мережковского выражают различные пристрастия и цели. Римский император Юлиан процветал на Западе, боролся с Христом большую часть своей жизни и жестоко управлял своей светской империей. Тихон провел жизнь в России, неизменно хранил христианскую веру и пережил преображение под воздействием своего видения грядущего мира анархии. И все же обе фигуры напоминают Мережковского, пусть и в разные периоды его жизни, и потому у них есть общие черты. Они оба, как и автор, знакомы и с Востоком, и с Западом, оба признали Христа и считали заманчивыми открытия Запада. Путь исканий каждого из них мучителен. И несмотря на то, что Мережковский меняет место действия и миссию героев к третьему роману, эти персонажи живут в мирах, связанных общей нитью. Петровская Россия, отраженная Мережковским в «Петре и Алексее», это место, где русские христиане борются с вновь созданной Римской империей. В Риме Юлиана христиане сражаются с Римской империей, любовь к которой провозглашает Юлиан. В первых двух романах Мережковский видел решение конфликта в ведомом Россией Третьем Риме. К моменту написания «Петра и Алексея» он пришел к выводу, что эта борьба может разрешиться только апокалипсисом, и отверг Римское государство и идею России как Третьего Рима. И все же Рим оставался призмой, то принимаемой, то отвергаемой, сквозь которую он изучал и рассматривал Россию и ее перспективы.

В рецензии 1912 года Валерий Брюсов написал, что Мережковский продемонстрировал определенную последовательность в своем произведении, которую Брюсов охарактеризовал так: «Все это один путь». Брюсов на том этапе пренебрегал «чисто эстетической точкой зрения» на роман Мережковского, но характеризовал его