персонаж. Известный своим христианским благочестием, он в глазах религиозного, с опаской относящегося к иностранцам народа выглядит как защитник: люди верят, что царевич предан русским допетровским традициям. К примеру, в начале романа слова Алексея, обращенные к фрейлине Арнгейм, что хотя на Западе и есть, возможно, мудрость, сила и слава, но в России, при всей ее бедности и невзгодах, есть Христос, отражают взгляды его религиозных соотечественников. Несколько раз в романе Алексей раздумывает о том, чтоб стать монахом, а позже мечтает собрать армию и отвоевать Константинополь, «славян из-под ига неверных», «да притекут народы с четырех концов земли» в вечное христианское царство (5: 30).

В то же время многое роднит Алексея с его прозападным отцом. Ибо Алексей не является реакционером, которым его считают отец и его сторонники. Фрейлина Арнгрейм отмечает: «Больше всего меня удивило то, что он вовсе не такой защитник старого, враг нового, каким его считают все… Ошибка царя будто бы в том, что он слишком торопится» (4: 147)[153]. Алексей не осуждает цель Петра европеизировать Россию – он возражает скорее против средств, которые для этого используются. Более того, однажды посетив Европу, Алексей осознает, что когда-то на Западе жили христианские мученики, и решает, что Запад, как и Россия, открыт Христу. Он также понимает, что, несмотря на всепобеждающее язычество Петра, царь пренебрег самым ценным достоянием Европы – свободой – и не привез его в Россию. Ярое имперство и жестокость не являются ей заменой: при Петре «русский Рим» стал напоминать царство Ксеркса, которого так страшился Владимир Соловьев. Алексей восстает против отца, надеясь, что на смену правления Петра придет другое, которое объединит западную свободу с русскими традициями и христианской верой, которую он уважает в народе.

Петр по-прежнему убежден в том, что его курс правильный, а Алексей всецело ему противостоит. И все же Алексей сам до некоторой степени несет ответственность за это роковое недопонимание: как Леонардо когда-то не смог убедить современников в ценности своих взглядов, так у Алексея не хватает мужества отстаивать свои убеждения, он колеблется между своими привязанностями. К тому же помимо того, что Алексей разделяет тягу отца к Западу, он унаследовал от Петра и вспыльчивый нрав. Как бы продолжая тему императора Юлиана, жестоко обращавшегося со своей женой, Алексей насилует и избивает любовницу Евфросинью, представительницу русского народа, которому он клянется в любви. В глазах мстительного простого люда (и это в дальнейшем отразится в революционных взглядах Александра Блока) Евфросинья мстит за нанесенную ей обиду, подтолкнув Алексея к возвращению из Европы к отцу, хотя и знает, что отправляет его на смерть [Минц 2000: 541]. «Лишний человек», не способный осознать свои самые лучшие качества, Алексей использует свой христианский потенциал, только умирая в камере после допроса от зверских ударов, нанесенных ему отцом. Его преображение становится возможно благодаря Иоанну Богослову, который появляется словно бог из машины в камере Алексея, чтобы причастить его[154]. Алексей наполняется радостью и осознанием вечной жизни и воскресения Христа. Увидев тело сына, Петр понимает, что теперь подобный Христу Алексей, принесенный в жертву воле отца, простил его и оправдает его перед Господом. Тронутый этим осознанием, Петр осеняет себя крестом и плачет над убиенным сыном. В возрожденной Петром Римской империи Христос одолел Антихриста только в апокалиптическом контексте[155].

Сложные взаимоотношения Алексея с народом и с его отцом в сочетании с апокалиптическим искуплением и спасением души призваны породить ассоциации с образом русской интеллигенции времен Мережковского. Прозападные русские интеллигенты тоже были сыновьями Петра, как показывал Мережковский в статье этого периода: они продолжали воплощать его планы по европеизации и внедрению прогресса [Мережковский 1911, 11: 130][156]. Как и Алексей, современные Мережковскому интеллектуалы десятилетиями одновременно эксплуатировали и восхваляли русский народ; их отношение к царизму было в равной степени неоднозначным. Революционное движение, которое Мережковский толковал как апокалиптическое, являло собой слом прошлого, неопределенного отношения интеллигенции к людям и к государству. Наконец интеллигенция, исполненная самоубийственного, направленного против традиционных верований рвения, смогла отречься от своей амбивалентности и слиться с народом, открыто отвергая русское самодержавие. И хотя многие ставили бы под сомнение отождествление христианина Алексея с не верующими в Бога бунтарями XX века, Мережковский смотрел на это иначе. Для него интеллектуалы конца века провозглашали атеизм, но выражали христианский дух, сами того не осознавая. Как раскольники, невольно ставшие революционерами, революционеры были христианами невольно, того не ведая, и это объединяло и тех и других. «Ежели смотреть не на то, что русские революционеры говорят, а на то, что они делают, нельзя не увидеть, что эти безбожники иногда святые», – пишет Мережковский в предисловии к «Революции и религии» (13: 164). «Со времен первых мучеников христианских не было людей, которые бы так умирали: по слову Тертуллиана [христианский теолог раннего периода] “они летят на смерть, как пчелы на мед”. Русская революция не только политика, но и религия» (там же). Алексей, как и современные Мережковскому революционеры, с готовностью идет на смерть, одобренную в религиозном смысле и по сути необходимую для того, чтобы мог прийти очищающий апокалипсис, в котором все предшествующие ему противостояния – царя и народа, отцов и сыновей, интеллигенции и народа – разрешатся. Как и Алексей, революционеры периода Мережковского реализуют свой потенциал в апокалиптическом триумфе.

Таким образом, путь Алексея очень важен. Он движется от Востока к Западу, а в конце ему открывается «правда» апокалипсиса. В то же время его откровение носит частный характер, касается отца и сына и не затрагивает других персонажей. Схожее озарение испытывает в романе Тихон. Он тоже колеблется в своих привязанностях между Востоком и Западом и приходит к вере в апокалиптическое будущее. Но Тихон представляет собой более продуктивную модель для современников Мережковского, чем Алексей: ведь он остается жив после своего просветления и ему удается слиться с народом, не эксплуатируя его. Его имя напоминает о Евтихии, а эпилепсия, от которой он страдает, вызывает в памяти Достоевского и его христоподобного героя князя Мышкина. Также его имя отсылает к монаху Тихону Задонскому, прообразу святого отца Зосимы в «Братьях Карамазовых» (1880). Этот набор ассоциаций дает основания полагать, что в финальном романе трилогии христианское смирение Достоевского вытесняет римскую мощь. В создании нового мира Христос торжествует над Антихристом, а не сливается с ним, создавая теократический Третий Рим.

Тихон, сын знатного боярина, жестоко казненного Петром, проходит путь от Запада к Востоку, от рационализма – к вере. Его воспитывает в Москве слуга, представитель народа, твердо убежденный в