Ротен с задумчивым видом мастера Йоды раздает напутствия новичкам:

– И помните: за ваши труды вам не воздастся. Завтра мы разгребем строительный мусор на участке в частном секторе, разгрузим машину цемента – но деньги за это уже переведены на счет Ваниной мамы: нам не причитается с них ни копейки. Отказаться не поздно, камрады! Осуждать не станем…

Все пялятся на Ротена, но отказов не поступает, толпа в синих кедах расходится, чтобы встретиться ранним утром.

Вечно держащий нос по ветру Ли, кажется, все же уловил флюиды рыжеволосой девочки – опустив руку на ее талию, он несет ванильный бред и увлекает ее в сторону тротуара. Ротен, пожав руку Максу, кивнув мне и показав средний палец спине Ли, тоже отчаливает.

Человек из Горсвета, ежевечерне творящий волшебство, где-то в своей подсобке опускает рубильник, и летние улицы озаряются призрачным розовым светом еще не разгоревшихся фонарей.

– Надо торопиться, сейчас дождь накроет… – Я с опаской обозреваю темную тучу.

Прогулочным шагом мы с Максом сворачиваем в поросший кустами проулок.

– Закат догорал, тучи в небе клубились… – вдохновенно декламирует Макс, оглядывая небо, и берет меня за руку. – Когда-нибудь, Данечка, я мечтаю и в себе обнаружить талант поэта… и да – ты права: ливень сейчас точно долбанет.

Открываю рот, чтобы пошутить о том, что с такой обсценной лексикой стать поэтом Максу вряд ли удастся, но он вдруг останавливается, отпускает мою руку, а потом срывается с места и быстрым шагом, почти бегом, догоняет парня, прошедшего мимо нас пару секунд назад.

Я растерянно наблюдаю, как Макс хватает незнакомца за плечо, разворачивает к себе и резким коротким кивком ударяет лбом в переносицу. Раздается хруст. Пошатнувшись, незнакомец наклоняется и хватается за нос, дикими глазами смотрит на Макса, но тот бьет парня коленом в живот, хватает за шиворот и снова наносит лбом удар по уже сломанному носу. Все действо занимает от силы шесть секунд: я еще не успеваю в ужасе поднести ладонь ко рту, а прохожий уже валится мешком на асфальт и, закрыв руками лицо, стонет.

Я прихожу в себя – подбегаю и хватаю Макса за рубашку.

– Ты что делаешь? – визжу, но Макс отмахивается, рывком поднимает потерпевшего за шкирку и поворачивает лицом к свету фонаря.

И тонкие ноги меня подводят – я плюхаюсь на асфальт и в тупом ступоре пытаюсь отползти назад.

На меня смотрят пустые мутные глаза чайного цвета.

* * *

– Помнишь ее, ублюдок?! – Макс опускается на корточки рядом с уродом и заглядывает в разбитую опухшую рожу, но урод отрицательно мотает головой.

– Это неправильный ответ! – ровным голосом произносит Макс, на его лице появляется и застывает жуткая холодная улыбка, похожая на оскал. Он размахивается и бьет урода кулаком в живот так, что тот съеживается, падает, задыхается и кашляет.

Когда-то от такого же удара задыхалась и умирала я.

Сидя на асфальте, я смотрю на брата – в его пустом взгляде сейчас только маниакальная упертая решимость расправиться с уродом, сломавшим меня. Человек с моим лицом с лихвой возвращает ему страдания, которые тот причинил мне. Я еще никогда в жизни не была никому так благодарна…

И в этот момент урод цедит:

– Да помню я эту шкуру. Она тащилась и просила еще!.. – И глухо смеется.

Я сжимаю в кулаки свои слабые руки.

Макс молча обходит лежащее мешком на асфальте ничтожество и резко бьет его ногой по почкам. Потом бьет снова. И снова. И снова. С ужасом понимаю, что у Макса отказали тормоза – еще несколько ударов, и он навсегда избавит урода от страданий.

Все это время моя рука пытается нащупать в недрах рюкзака шокер.

Сжав в ладони прорезиненную рукоятку, я вскакиваю, подбегаю к уроду и вырубаю его коротким разрядом тока.

Как просто…

Под предгрозовым небом у моих ног беспомощной тушей валяется виновник всех страхов, кошмаров и фобий, а я вольна сделать с ним все, что заблагорассудится… Вся боль и обида маленькой девочки внезапно достигают критической точки и, размахнувшись, я изо всей силы пинаю урода ногой в пах.

Мягкость и беспомощность… Цепь уродских поступков…

Хватит.

Меня мутит и трясет, и я снова сажусь на асфальт. Макс, тяжело дыша, опускается рядом.

Сколько раз я представляла себе этот день, сколько изощренных и позорных пыток придумывала для такого случая, но… сейчас в голове и в душе пустота. Ни радости, ни удовлетворения – только пустота, оставшаяся от сжигавших меня многие месяцы мыслей о никчемности, бессилии и ненависти.

Я не замечаю, что по лицу течет вода, пока теплая ладонь Макса не утирает ее с моих щек.

– Даня, – тихо зовет он. – Отвернись от этого мешка с говном. Смотри на меня.

Я перевожу взгляд на Макса, и волна облегчения, благодарности и огромной любви пробивает дамбу – я бросаюсь к нему на шею, душу в объятиях, реву и всхлипываю до тех пор, пока, шипя, нас стеной не накрывает летний ливень.

* * *

Шлепая кедами по лужам, промокнув до нитки, мы бежим домой.

– Макс, вообще-то голова в первую очередь нужна для того, чтобы ей думать! – Я пытаюсь перекричать дождь и воровато оглядываюсь.

– А еще головой можно мочить, – отзывается, стуча зубами, Макс. – Не бойся. Жить этот ублюдок определенно будет. А вот иметь потомство после твоего бронебойного удара – уже вряд ли!

Мы вбегаем в темноту родного подъезда – в кедах хлюпает, с одежды льется вода. Поднимаюсь по гулким ступеням и впервые в жизни чувствую ничем не замутненное счастье – настолько огромное, что кружится голова.

Карманная обезьянка, фрик Кома в стремной шапочке, все же исполнил свою часть договора – он за меня отомстил.