Но сейчас шел дождь со снегом, и в мастерской Умельца стало неуютно. Дуло в ноги, стеклянная крыша и окна помутнели от влаги. В большой железной жаровне пылали угли. Умелец то и дело протягивал к огню руки, чтобы согреть окоченевшие, непослушные пальцы, которые служили основным инструментом. Небольшого роста, полнощекий, с седым венчиком волос вокруг большой лысой головы, мастер этот поистине был кудесником. Из дерева или из папье-маше, пропитанного воском, он делал фигуры от самых маленьких до самых больших, в человеческий рост. Их можно было видеть повсюду: в домах у горожан, в витринах детских магазинов, в салонах мод и даже в королевском дворце. Король любил осенние военные парады, поэтому еще с весны Умелец, выполняя его заказ, готовил из папье-маше и воска роту пеших гренадеров. Накануне военного парада король выстраивал их в парке, огороженном высоким забором, и тренировался — объезжал безмолвный строй и произносил перед ним очередную речь о том, как счастливы его подданные…

Умелец справедливо считался единственным в городе мастером подобного рода. Был он человеком скромным, добродушным и слабохарактерным. Горожане относились к нему уважительно, а когда он появлялся на рынке, все торговки зеленью, рыбой и овощами, все мясники вежливо здоровались с ним и всегда спрашивали, как чувствует себя его дочь Беляна. Вопрос этот был не праздный: уже много лет Беляна оставалась прикованной к креслу-каталке, потому что иначе передвигаться не могла.

Умелец очень любил свою дочь — веселую, отзывчивую и умную девушку, тяжко переживал ее недуг, в особенности когда овдовел. Иногда, незаметно наблюдая за дочерью, глядя, как она расчесывает свои длинные белокурые волосы, удивлялся сходству ее с матерью и горестно вздыхал, обращаясь к небу со словами: «За что ей, красивой и умной, такое несчастье?» Но небо, как вы сами понимаете, безмолвствовало, и слова Умельца ветер уносил так далеко, что их вообще никто не слышал. Болезнь дочери забирала много денег. Но Умелец отдавал последнее, чтобы только вылечить ее. У Беляны перебывали лучшие лекари города, отец доставал самые новые и самые дорогие лекарства, но все это не помогало.

— Не переживай так, отец, — утешала дочь. — Надо терпеливо ждать и надеяться. Смотри, ведь я могу сидя стряпать, заштопать тебе рубаху, вымыть посуду, растопить очаг.

Подбодренный ею, Умелец отправлялся в мастерскую, которая примыкала к их жилью, и работа шла веселей, все ладилось…

В один из таких дней, когда он сидел на корточках перед раскаленной жаровней и грел руки, послышался шум мотора, хлопнула автомобильная дверца, и в мастерскую вошел низенький толстый мужчина.

— Здравствуй. Ты и есть Умелец? — спросил он, разглядывая мастера.

— Здравствуйте. Я и есть. — Умелец всматривался в гостя, лицо которого показалось ему знакомым.

— А у тебя здесь неплохо, — вошедший разглядывал мастерскую. — И пахнет чем-то приятно.

— Это пахнет сосновая стружка и воск, — ответил Умелец и вдруг вспомнил, где он видел этого человека: на первых страницах газет и на обложках журналов! Да, никаких сомнений нет, это он — самый богатый и самый могущественный человек по имени Большой Мешок.

Нежданный гость действительно напоминал мешок, из которого торчала голова, а по бокам — руки. Пиджак и штаны его были словно накачаны воздухом. Дело в том, что во все карманы (а в костюме их имелось десять) были напиханы пачки денег и чековых книжек. В городе Большому Мешку не принадлежал только стук молотков, когда заколачивали лавки разоренных им мелких торговцев; все остальное — даже пар, поднимавшийся над градирнями его электростанции, — так или иначе находилось под его контролем…

Большой Мешок все еще расхаживал по мастерской, брал с полок то одну, то другую игрушку, вертел, рассматривал, долго-стоял перед фигурами гренадеров — они были на целую голову выше его.

— Как живые, — усмехнулся он. — Ты молодец, знаешь свое дело, — наконец сказал он Умельцу, усаживаясь в старое промятое кресло, в котором Умелец иногда отдыхал, покуривая глиняную трубочку.

— Чем могу служить? — вежливо спросил Умелец.

— Есть одно дельце, — сказал Большой Мешок. — Исполнишь — станешь очень богатым человеком, все завидовать будут, — внимательно посмотрел на Умельца. — Я хочу, чтобы ты поработал на меня.

— Но я делаю игрушки только для детских магазинов, в каждой семье в нашем городе, в каждом доме есть мои изделия.

— Знаю. Но хочу, чтобы отныне ты работал только на меня, — повторил Большой Мешок. — Тем более, что все магазины, как тебе, должно быть, известно, принадлежат мне. Так что можешь отложить их заказы.

— Но сейчас я выполняю заказ короля — готовлю роту пеших гренадеров, — указал Умелец на фигуры.

— Король подождет, я позвоню ему, прикажу, чтобы подождал.

— Вы прикажете королю?! — удивился Умелец.

— А ты как думал? Кто ему зарплату платит? Кто содержит его дворец и оплачивает все дурацкие затеи: балы, парады, скачки? То-то, братец, — усмехнулся Большой Мешок.

— Но зачем вам столько моих изделий? Вам — одному? Ведь я могу выполнить и ваш заказ, и для других что-нибудь смастерить.

— Это не твое дело — зачем мне столько. А для других у тебя времени не останется.

— Но все-таки я должен знать…

— Тебе будут платить, а остальное не твоя забота.

— Нет, так я не могу, — покачал головой Умелец. — Человек обязан знать, для чего он трудится и куда девается то, что он создал, даже если это куклы.

— Значит, отказываешься?

— Выходит, отказываюсь, — робко сказал Умелец.

— Что ж, смотри, чтоб не пожалел потом. Я не привык уговаривать, — Большой Мешок поднялся с кресла и, не оглянувшись, вышел.

Умелец долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, раздумывая над происшедшим, затем взялся размешивать воск в огромном чане. Время приближалось к обеду, а он сегодня так мало сделал…

Вечером он рассказал обо всем Беляне. Они сидели вдвоем на кухне. В очаге, словно завернутые в колыхающееся пламя, сухо потрескивали горящие поленья.

— Ты правильно поступил, отец, — сказала Беляна. — Они привыкли со всеми разговаривать так, будто мир обязан им своим существованием. — Она погладила его большую натруженную руку, на которой, как переплетение ветвей могучего дерева, вздулись вены.

— Так-то оно так, дочка, однако боюсь я их. С ними лучше не связываться, — вздохнул Умелец. — Пойду-ка я спать, устал очень, — поднялся он из-за стола.

Беляна, передвигаясь в кресле-качалке, убрала со стола, вымыла посуду и, укутавшись пледом, стала читать. На улице было ненастно, тьма за окном сгустилась, по подоконнику стучали капли дождя. Девушка давно привыкла к своему бедственному положению, не то чтобы смирилась, а относилась с трезвым пониманием, даже обрела в нем мужество, которое помогало ей искренне радоваться жизни, чужому счастью, находить в