Удивленные, все участники предстоящего выступления молча смотрели на него. Кто пожимал плечами, кто с обидой поджал губы.

— Это позор, — тихо сказал Первый Знакомый. — Но мы подчинимся тебе, Метеор, раз ты так настаиваешь. Но знай, ты еще раскаешься за свою слабость.

— Иди к гонгу, — ответил Метеор. — Уже пора.

Ударил гонг. Представление началось. Зрители сперва не понимали, что происходит. Все ждали, что вот-вот канаты, трапеции и качели взлетят кверху, и снова начнут показывать свое мастерство юные актеры. Снова последуют один за другим каскады сложнейших прыжков и сальто, от которых замирает дух у всех, кто, задрав головы, наблюдает за вертящимися и летающими маленькими фигурками юношей и девушек.

Но время шло, и ничего этого не происходило. Действие продолжалось на высоте двух метров вяло, скучно, однообразно.

По рядам прошел ропот недовольства. Вскоре он сменился шумом, а когда Светлячок начала танцевать на канате и он, как обычно, прогнулся и сейчас почти касался земли, раздался свист возмущения, кто-то крикнул:

— Халтура!

Этот крик был как бы сигналом.

— Обман! Трусишки! — понеслось со всех рядов.

— Лучше прикройте свой балаган, не позорьтесь!

Все походило уже на настоящий бунт. Никто, правда, не оскорблял артистов. И никто не требовал возврата денег за билеты. Кричали просто обидные слова, и они, как плети, стегали выступающих: «Лягушки!», «Тру́сы!», «Обманщики»!

— Работайте, работайте! — приказывал друзьям Метеор, стоя за кулисой. — Не обращайте внимания. Я за все отвечаю. Продержитесь еще минут десять.

Через десять минут весь Цирк уже ревел от возмущения. Повскакивав с мест, зрители топали ногами, протестовали, размахивали руками.

— Подать сюда Метеора! — требовали они.

— Так мы и сами умеем!

— Вы бы еще канат расстелили на земле и ходили по нему! — крикнул кто-то.

В ответ раздался хохот.

И тогда из-за кулис вышел Метеор, поднял руку, и все утихли. Окинув взглядом ряды скамеек, Метеор увидел, что в углу сидит Строгающий Карандаши.

«Следит за нами, не нарушаем ли его приказ», — понял Метеор.

— Граждане! — громко сказал Метеор, обращаясь к зрителям. — Разве это не то же самое, что и там, наверху? — указал он в небо.

— Нет! — отозвались сотни голосов.

— Но так меньше риска для нас, — продолжал Метеор. — А вам не надо задирать головы. Разве это плохо?

— Халтура! — кричали со скамеек.

— Это не искусство! Жалкое подобие! — вопили зрители. — Возвращайтесь наверх! Мы любим вас смелыми и сильными, а не трусливыми подражателями. У нас от этого опять сутулятся плечи.

— Нам не разрешают! — ответил Метеор.

— Кто?! Кто посмел?!

Метеор указал на Строгающего Карандаши.

— Вот этот человек.

Бледный, перепуганный Строгающий Карандаши встал со своего места и попятился к боковому выходу, но публика уже окружила его, выкрикивала:

— Кто тебе дал такое право, жалкий трус?!

— Мы лишим тебя должности!

— На арену его! На арену!

— Поднять его на трапециях на самую верхотуру! Пусть Метеор там с ним позабавится!

Публика хохотала, тесня съежившегося человечка к арене. А он оглядывался по сторонам, ища глазами Метеора, словно хотел просить у него защиты. Но Метеор ушел за кулису.

— Немедленно отмени запрет! — продолжала неистовствовать публика.

— Ты что, хочешь, чтобы мы опять ходили, уткнувшись носом в землю? Не выйдет!

Строгающий Карандаши пытался что-то сказать в свое оправдание. На него снова зашумели:

— Вон отсюда! Хотел напакостить от нашего имени!

— Здесь мы хозяева!

Под этот крик Строгающий Карандаши был изгнан из Цирка.

Тем временем Метеор, стоя в окружении друзей, объяснял им:

— Я не мог сказать вам сразу, что задумал. Хотел преподнести вам сюрприз.

— Разве ты был уверен в победе? — спросила Светлячок.

— Да! Я верил, что народ, научившийся понимать искусство, ценить Высоту его и Риск, не позволит себя дурачить. Я верил, что народ, научившийся ходить с поднятой головой, не захочет больше сутулиться и вынудит Строгающего Карандаши капитулировать.

— Ты извини, Метеор, в какой-то момент я дурно о тебе подумал, — сказал Первый Знакомый. — И никак не мог смириться с тем, что ты, научивший нас видеть с Высоты, вдруг сам струсил.

— Ничего, — засмеялся Метеор. — Это даже хорошо, что ты не простил бы мне, если бы я отступил. А теперь, друзья, пора на арену! Спектакль начинается! Все трапеции, качели и канаты поднять на самый верх! Мы с Марией тоже будем участвовать в вашей программе. Это будет наш прощальный концерт. Гонг! — скомандовал он и выбежал из-за кулисы на арену…

Много лет спустя в городе все еще вспоминали тот необыкновенный спектакль. Он был полон задора, веселья, музыки, смелости. Публика кричала от восторга, требовала повторить тот или иной номер, почесывала ладони, горевшие от неистовых аплодисментов. А Строгающий Карандаши лежал у себя в комнате на узкой кровати и, глядя в низенькое оконце, умирал. От страха…

Так закончилась эта история в городе, который теперь называется Город Стройных Людей. А его гимном стала веселая песенка Кузнеца:

Там, где пахарь,

Там и плуг.

Там, где спины,

Там и кнут.

Там, где-деньги,

Там и плут.

Ой, ля-ля, ой, ля-ля,

Нет богатства, есть душа.

Ой, ля-ля, ой, ля-ля,

За душою — ни гроша,

Но не в этом, братцы, дело.

Важно, чтобы сердце пело,

Да была бы пара рук,

Да хороший рядом друг!

ДВЕРЬ ВО ВСЕ СТОРОНЫ

Дверь была странная, она открывалась во все стороны: от себя, к себе, сдвигалась вправо и влево, вверх и вниз. Но этого никто не знал. Она оставалась постоянно запертой, замочная скважина даже жаловалась своей приятельнице: «Мой ключ такой бездельник, вечно торчит дома, я из-за него всегда занята». Может, поэтому не имели понятия, что там, за дверью: даже подсмотреть в замочную скважину не удавалось. Кое-кто, правда, пытался прикоснуться к ключу, отпереть, но вокруг, него распространялось какое-то силовое поле, не подпускавшее руку ближе, чем на десять сантиметров. Неизвестно, кто и когда на дверь повесил табличку: «Всему свое время». Видимо, тот, кто сделал это, имел в виду, что заглядывать в конец, не зная начала, — дело хотя и самое легкое, но нестоящее. Прислушаемся к этому совету и вернемся к началу, в один из апрельских дней.

Было холодно, дождь сменялся снегом, он тут же таял в лужах. Озябшие черные деревья с уже набрякшими почками раскачивались на ветру; в иные годы к этой поре расцветала сирень. Было ее так много, что с птичьего полета город казался огромным сиреневым