Я заставляю себя ограничиться созерцанием и успокоиться. От нечего делать я принимаюсь следить за одной особенно суетливой группой посреди всеобщей суеты. Я вижу: они садятся в машину, а рядом другие люди вылезают из грузовика. Потом те, что были в грузовике, начинают спорить с теми, вето в машине. Те вылезают из машины и начинают спорить с людьми из грузовика. Через какое-то время люди из грузовика садятся в машину и превращаются в людей в машине, раз уж теперь они не сидят в грузовике. Машина срывается с места, пулей летит вперед, потом в конце улицы останавливается, минуту ждет… и задним ходом возвращается на прежнее место. Наверно, сообразили, что это не их грузовик, и решили все же вернуть машину.

Уже полдень, мое присутствие по-прежнему никого не смущает. Я потихоньку начинаю понимать, почему неделю не могу получить график работы. Я оборачиваюсь к Дабо и Бато и посылаю им вопросительную и недоуменную улыбку. Они мне тут же отвечают, ей-богу, широчайшей улыбкой типа «Добро пожаловать в Грузию».

Как я ни стараюсь, невозможно найти связующую нить во всей этой суете, люди постоянно действуют, но исключительно мне на нервы. Но на этой стадии нервы у меня еще крепкие, и я пытаюсь уверить себя, что столкнулся со специфической, весьма самобытной организацией съемочного процесса. Ну ладно, почему бы и нет, раз дело не стоит на месте.

Проблема в том, что к двум часам дня с места сдвинулись только стрелки моих часов. И вот вдали появляется режиссер Нана Джорджадзе. Я радуюсь, как ребенок, которого мама наконец забирает с продленки. Я не успеваю окликнуть ее, как она уже прыгает в машину. По установившейся традиции машина пробегает несколько сотен метров, потом дает задний ход, как и все предыдущие. Она выходит из машины и вступает в дискуссию с продюсером, свесившимся с соседнего балкона. Я ничего не понимаю, но в конце концов задаю роковой вопрос:

— Все эти машины, они ездят взад-вперед, но меня никуда не везут… Куда надо ехать?

Ответ приходит незамедлительно:

— Сюда, а что?

Я отказываюсь от полемики с первого дня и решаю покориться судьбе. К трем часам я снялся уже раз сто, но только со стула — и снова на него сел. В конце концов я оккупировал гостиную и принялся играть с переводчицей в шахматы.

Но ожидание как-то не скрашивается острой и напряженной игрой, ибо проиграть партию нет никакой возможности: едва влажная рука партнерши берется за одну из моих фигур, как со стороны Бима и Бома раздается глухое рычание.

Четыре часа. Я решаю на всякий случай зайти в съемочный павильон. Группа увлеченно снимает сцену с моей партнершей. Я немного успокаиваюсь, значит, они все-таки снимают фильм. А то я уже начал было сомневаться. Я заговариваю с массовкой, смиренно ждущей в стороне, и узнаю, что на самом деле это солисты тбилисской оперы. Уж не знаю, что на меня нашло — внезапное помешательство, потеря бдительности, не знаю… Во всяком случае, я услышал свои слова:

— Ой, как интересно…

Их глаза немедленно загораются:

— Тогда мы споем тебе песню — только для тебя.

— Тогда выйдем. Здесь, кажется, снимают…

— Нет-нет, тут акустика лучше…

И, нимало не заботясь об окружающих, они открывают рты, и божественные голоса взмывают вверх, сливаясь в изумительной красоты многоголосие. Их песня потрясает болью, глубиной, чувством. Я знаю, что времени у нас в обрез. Вот-вот разразится буря. Я знаю, что скоро прозвучит неминуемое: «Тихо, идет съемка!» — и прервет их пение, и смакую каждую ноту так, как будто она последняя. И действительно, очень быстро к нам врывается Нана, набирает воздуха в легкие и орет:

— Тихо, здесь люди поют!

«Тихо, здесь люди поют!» Я не ослышался? По всей видимости, нет, потому что все бросают работу, оборачиваются к певцам и сосредоточенно слушают. Тут французского продюсера уже хватил бы инфаркт. Что до продюсера данной картины, то он дождался конца песнопений и только потом обратил ко мне широко раскрытые, словно бы налитые утренней влагой глаза и прошептал:

— Красиво, да?

Ну что на это ответить? Я собрал все перлы своей дипломатии и робко спросил:

— Все-таки… Вы знаете, который теперь час?

— Ты прав! Скорее, скорее! Сейчас накроем стол, у тебя ведь день рождения!

В этот памятный вечер я наконец узнаю, что завтра у меня съемки на натуре. Съемки! Наконец-то я буду сниматься! В порыве радости я забываю одно немаловажное обстоятельство: в павильоне гораздо удобнее. Там тепло и все под рукой, кроме того, именно на натуре возникают разные сложности…

У нас место для натурных съемок ищут задолго до их начала. Они тоже долго ищут, только после начала. У нас, когда находят место, его резервируют за собой на время съемок. Они не только ничего не резервируют, но вообще забывают, где это место. И поэтому никого не удивляет, что режиссер выбирает другое место прямо в день съемки.

Положительная сторона такого метода заключается в том, что натура новенькая, свеженькая, никому еще не приелась, потому что мы все вместе только что ее нашли. Да, все вместе. И в этом гениальность грузинского характера: огромный плюс запоздалых поисков натуры в том, что гораздо больше людей ищут решение проблем, которые бы не возникли, если бы место было найдено заранее.

Но вот какая штука. Грузины обожают проблемы. Это их национальный вид спорта. Бывает борьба по-македонски, а бывают проблемы по-грузински. И мне еще только предстояло с ними познакомиться.

Настало утро съемок, машины тронулись в путь, вся съемочная группа встала на тропу войны и с камерами наперевес ринулась в бой.

Вдруг на втором часу экспедиции колонна машин останавливается. Странное дело: никто не выходит. То место или не то место? Я поворачиваюсь к своим спутникам. Угадайте, кто они. Подсказываю: всегда ходят парой и вечно путаются у меня под ногами — Дабо и Бато. Поскольку они так же разбираются в кино, как я разведении репы в Восточном Белуджистане, они отвечают мне своей обычной улыбкой. Я начинаю нервничать.

Видно, как первая машина — с режиссером — начинает неуклюже разворачиваться. Их надо понять. Грузины ничего не делают наполовину, так что полуоборот — это не в их привычках. Машина начинает сдавать назад и по чистой случайности не врезается в следующую. Ничего страшного, врежется в следующий раз. Машина трогается с места. Проследив за ее маневром, люди во второй машине все понимают. Вторая тоже начинает разворот, встает поперек дороги и перекрывает путь первой.