Шрифт:
Закладка:
— Ты будешь доволен…
— Я здесь ночую?
— Нет, но будешь доволен…
В 6 утра в мою честь начинается застолье.
Действительно, я доволен.
Народ вокруг пьет и танцует, пьет и поет, пьет и пьет… А что до меня, то я сплю на месте. Из учтивости я присоединяюсь к их славянскому хору, но только вежливо делаю вид, что пою, а про себя прикидываю, что мне понадобится серьезный запас прочности.
В тот же вечер, вернее, в то же утро я знакомлюсь с Дабо и Бато.
«Дабо и Бато»… Услышишь такое — и на ум приходит что-то вроде клоунской пары Речо и Фриго, а увидишь их вблизи — и прежде всего на ум приходит, что пора крикнуть «Мама!» и писать завещание. На время съемок они будут моими телохранителями.
Метр девяносто и сто килограммов веса. И это только ноги. Если бы молотилки имели руки, они бы напоминали руки этих парней.
Они сваны. Сваны — это уроженцы горных районов Грузии, которые граничат с Чечней. Так что по направлению к сванам лучше не гулять. В касте воинов они аристократы, сливки, вожаки. Никогда еще мое тело не охранялось так хорошо, и никто не осмелится тронуть меня пальцем. Мне самому придется просить у них разрешения почесаться.
Со следующего дня они не оставляли меня ни на минуту. Они одновременно сопровождают меня, следят за мной и прокладывают путь. Когда я ухожу в номер, они спят под лестницей. Когда я иду есть, они устраиваются у меня за спиной. Когда я на несколько секунд удаляюсь в туалет ресторана, то прошу их подождать за дверью, иначе они встанут рядом со мной, плечом к плечу.
Словом, я в полной безопасности. Но, в сущности, неужели я подвергался бы большему риску, если бы их не было рядом? Из-за их постоянного присутствия я начинаю думать о вещах, которые в нормальное время мне в голову бы не пришли. Всегда немного странно видеть демонстративное развертывание сил порядка. Они оградят вас от всего, в том числе и от покоя.
Естественно, мы могли бы познакомиться, по достоинству оценить друг друга и в конце концов бодро рассуждать о видах на погоду… но нет. Они ни слова не говорили ни по-французски, ни по-английски, как, впрочем, ни на каком-либо другом языке, так что при любой погоде, в дождь и в вёдро, Дабо и Бато молчали как рыбы.
Поэтому мы только обменивались улыбками. Улыбались друг другу весь день, с утра до вечера. Я улыбаюсь — они мне улыбаются. Словом, мы улыбались… Наверное, покажется, что я повторяюсь, а на самом деле так оно и было.
Я улыбкой говорил им:
— Я рад, что вы здесь.
Они в ответ улыбались:
— Мы рады, что ты рад, что мы здесь…
Я так поднаторел, что стал придавать улыбке массу нюансов. Немного поработав уголками рта, мог сказать:
— Я рад, что вы рады, что я рад, что вы здесь, но иногда меня это немного тяготит, и я был бы еще более рад глотнуть свободного воздуха в одиночестве.
На это они быстро научились отвечать, обнажая клыки, способные составить честь хорошему бивню:
— Мы и сами догадываемся, что ты рад, что мы рады, что ты рад, что мы с тобой, и что иногда тебе было б лучше, чтобы нас с тобой не было. Но у нас приказ.
А поскольку я довольно быстро понял, что не следует дергать за веревочку, а то можно получить в лоб, то на том разговор и заканчивался.
Под конец я к ним привык. В конце концов я стал испытывать трогательное чувство благодарности к этим двум великанам, готовым разорваться пополам, лишь бы доставить мне удовольствие (и тогда получилось бы четыре центнера доброты). Мои Кинг-Конги, как вскоре выяснилось, оказались очаровательными людьми. Две любви двух сванов… А поскольку вся съемочная группа при каждом приеме пищи произносила тосты (в Грузии надо сильно поторопиться, чтобы успеть между двумя тостами сунуть кусок в рот), то через несколько дней, когда подошла моя очередь, я встал и произнес несколько слов в их честь.
И тогда продюсер, тоже сван, поднялся во весь свой нечеловеческий рост и обхватил меня своими громадными ручищами. Он положил голову мне на плечо, уронил скупую мужскую слезу и, подавив рыдание, сдавил мой позвоночник. Едва мой копчик перестал играть в кости с позвонками, я услышал, как этот колосс бормочет мне на ухо с чисто грузинской склонностью к преувеличению:
— Спасибо тебе за них, теперь скажи только слово — и они умрут за тебя.
Прежде у меня находили кифоз. После его объятий я заработал лордоз. Но жизнь была прекрасна, они признали меня своим.
Словом, до съемок оставалась неделя. Я приехал пораньше, чтобы к ним подготовиться. И потому попросил график работы. Это такое расписание на весь съемочный период с указанием, какие сцены снимаются и в какой день. Мне он был особенно нужен потому, что у меня есть текст на грузинском, а его не выучишь за ночь накануне съемки.
— Сейчас принесем.
Ассистент, что в общем нормально, использовал во французском языке только одно время — несовершенное, и очень приблизительное. Может, он недопонял вопрос? Или слово «сейчас» с грузинском имеет совсем другой смысл? Как бы то ни было, а прошло два дня, но я так ничего и не получил.
Проходит четыре дня, я снижаю требования.
— Дайте план хотя бы первой недели съемок, чтобы я мог поработать с текстом.
По-прежнему ничего.
Накануне съемок я как великую милость вымаливал право получить хотя бы план работы на первый день… И вот таким образом утром первого дня я прихожу ровно в девять в назначенное место, на съемку… чего? Тревога сжимает мне сердце.
К счастью, меня быстро успокаивают: они сами не знают, что снимать.
Тогда мы с Бэтменом и Робином удаляемся в соседнее здание. В огромной гостиной стоит невероятных размеров кресло. Это кресло тирана Берии. Именно здесь ему на суд приносили фильмы, и он решал, пускать их в прокат или не пускать. Большая часть лент не проходила его цензуру, но странная вещь — мои фильмы он пропустил все. Именно этому гнусному типу я обязан своей популярностью в Грузии. Естественно, при виде этого кресла я чувствую себя неуютно и ищу место, где бы присесть. Наконец я нахожу уголок на первый взгляд идеальный: балкон.
Со своей наблюдательной вышки я вижу, как люди суетятся, бегают туда-сюда, нещадно размахивают руками и ногами.