Актер каждый день с 14.30 готовится к выходу.

В час X бандит входит в банк.

В час X с четвертью — потому что вовремя начинать не получается никогда — актер выходит на сцену.

Если дело выгорает, бандит получает кучу бабок, и актер тоже получает кучу бабок.

Но если все сорвется, бандита посадят под замок, а актер не будет знать, куда податься.

После чего актер хочет, чтобы его снова взяли, а зэку плевать, его и так уже взяли.

Заключенный знает, что ему дали три года, а актер не знает, сколько ему маяться, два месяца или пожизненно…

Зэку дают и кров, и пищу, актер же не знает, на что купить еду. И что он тогда делает? Идет грабить банк, а потом в тюрьме организует театральный кружок.

Итак, что и требовалось доказать, факт налицо, я не нашел ответа на вопрос.

А ведь это не вопрос, а проблема!

Потому что хотя с виду и не скажешь, но мне тоже случается чувствовать себя как рыба без воды.

Мне тоже случается лить слезы над утраченным временем, и не только после чтения Пруста.

И если бы мне довелось еще раз увидеть того самого зэка, я бы задал ему один вопрос:

«А что такое счастье?»

Неотступно преследуемый этим вопросом, я неожиданно для себя снова оказался в тюрьме, горя желанием выяснить, что же он имел в виду.

Вот незадача. Тот парень накануне сбежал.

— Сбежал? Но почему?

— Поди пойми, — сказал мне тюремный надзиратель. — Должно быть, хотел «от счастья убежать, пока оно не скрылось». С заключенными такое иногда приключается. Люди живые, на месте им не сидится.

И он проводил меня до дверей: его взгляд из-под полуопущенных век светился мудростью, сочувствием к слабым и кое-чем еще, крепостью в 12, 5 градуса.

— Заходи в любое время, примем как родного. А за него не переживай: там, где он сейчас, ему наверняка лучше.

— Вы так считаете? А тогда, знаете ли… Скажите мне, а что такое счастье?

Услышав эти слова, Фред — да, его звали Фред, или Фрейд, уже не помню, — по-братски положил мне руку и дубинку на плечо.

— Счастье, — сказал он мне, поковыряв в носу, — счастье — это когда одна форма скуки сменяется другой.

И, больше ничего не добавив, он громко вздохнул и с силой толкнул дверь.

Я был так потрясен, что даже не услышал, как она с оглушительным грохотом захлопнулась за моей спиной.

Я стоял на тротуаре дурак-дураком и механически повторял бесценные, магические слова.

— Одна форма скуки сменяется другой… Одна другой…

Я обернулся к зловещей двери, глянул на вооруженную до зубцов тюремную стену и прокричал:

— Кто это сказал — вы или он?

— Это сказала Колетт!

И тут же заключенные, видимо озабоченные тем же вопросом, начали кричать и трясти решетки:

— Гони Колетт! Гони Колетт!

Звучало как «Оголи Колетт! Оголи Колетт!»

А я уходил все дальше от тюрьмы и чувствовал себя свободным и словно бы освещенным изнутри посетившим меня откровением…

Так, значит, вот оно, все то, чего я искал.

Выходит, счастье заключено в одной нехитрой фразе.

«Оголи Колетт»…

Глава XIII. Мирей и ее ларчик с драгоценностями

Однажды я был в 75 сантиметрах от блаженства, может, даже в 70… Нет, просто раз уж разговор зашел о Колетт… Как-никак я снимался с Мирей Дарк, причем голой.

То есть… «голая Мирей Дарк» — это, конечно, не больше чем набор слов и совершенно не соответствует действительности. Невозможно совместить в голове такую прелесть и такую пошлость. Это так же невероятно, как «кружева из кислой капусты» или «ажурные чулки на кнопках».

Особенно в такой момент, как тогда… Вне времени… За пределами реальности…

Мне кажется, никогда я не забуду восхитительный изгиб ее бедер, прозрачную светящуюся кожу и взгляд, острый, как бензопила.

Да, стальной взгляд бензопилы, потому что она дала строжайшие указания и твердо была намерена добиться их соблюдения. Ее тоже надо понять: как-никак она должна была совершенно голой войти в комнату и потом лечь ко мне в постель. Поэтому еще до начала съемок она выгнала с площадки почти всю группу, а потом обернулась ко мне: «Пьер, ты смотришь мне в глаза! А если вздумаешь взглянуть куда-нибудь еще, то так получишь!»

И поехало… МОТОР!

Она снимает пеньюар.

Спиной к камере идет ко мне… Вот она приближается…

При каждом шаге ее волосы вздрагивают и озаряют всю комнату.

Тут нельзя даже сказать, что она притягивает свет, — она сама и есть свет.

В глаза, только в глаза, а не то получишь по морде, повторял я про себя…

Если взгляд сползет вниз, она мне вмажет…

Только в глаза… Тоже мне, легко сказать…

Ужасно тяжело смотреть человеку в глаза, никогда не знаешь, какой из двух выбрать, а тем более если 75 сантиметрами ниже… Всего ничего, 75 см…

Это выше сил человеческих…

Я перебрал все варианты, все тактические ходы, особенно самые смелые…

Я говорил себе: а если я просто обведу взглядом комнату?

Нет, ей это покажется подозрительным. Во-первых, с чего бы мне окидывать взглядом комнату, я же не монтер? И кроме того, она начеку и следит за малейшими отклонениями моего зрачка…

Можно взять и чихнуть. Дело верное, отличный повод наклонить голову, но если так, то придется переснимать дубль, а тут уж на меня накинется режиссер. Что же делать?

Соринка попала в глаз! Вот отличный способ начать косить глазом куда угодно. Ой, как щиплет, щиплет, раз… Да, но тут я совершаю серьезную ошибку: тру пальцем глаз и открыто указываю на объект преступления.

Как бы мне хотелось уметь смотреть разом во все стороны! Не как Жан-Клод Ван Дамм, а как Сартр. Один глаз пошел по ягоды, а другой его караулит. Гипнотизирую ее левым глазом, а правым осматриваю достопримечательности.

Прикидываю все возможности, не могу решиться. Решиться не могу, но чувствую, угадываю там, чуть ниже, маленькую неясную тень, которая зовет меня жалобным голоском…

— Ау-у!

— Да.

— Я тут!

— Знаю…

— Посмотри на меня!

— Нет!

Господи боже мой, не о чем говорить, всего-то 75 сантиметров, и к тому же 75 сантиметров на финише… Но на старте! У меня в глазу!

Вы только вдумайтесь: если взять расстояние от пункта А, откуда за мной следят, до пункта Б — не называть же это своим именем, — так вот, на покрытие этого