Шрифт:
Закладка:
- Сын, послушай...
- Нет, Мать, все правильно. Я так вижу, так умею. Дней двадцать, нет, больше возился с рисунком, хотел, чтоб увидели. Я не думал, что отец, что он уйдет. Надеялся ему показать, что я видел тогда, когда попрощался со Скользящим. Эта картинка мне в голову так запала, что уже не вытащить. Только воспроизвести. Это вид, который человек если и увидит, то перед смертью. Линия моря, линия скал и два наших утеса, что над нами нависает, и дальний, над пустыми пещерами. И их отражения в воде. Когда Скользящий меня отпустил, понимая, что потрепанные бурей и дельфинами бревна нас двоих не выдержат, он велел грести, не останавливаясь, не оглядываясь. Велел ни о чем не думать, только грести, пока ноги не упрутся в песок. Я так с сделал, и уже не смотрел на вид наших утесов и пещер, греб, видя под собой только воду. Греб, пока не затекли и не заныли мышцы. Даже не понял, что уже добрался до края воды, что уже песок повсюду. Только тогда обернулся. Только так понял, кого потерял. Но даже тогда какое-то время надеялся, что он выплывет из ближайшего буруна, он ведь отменный пловец, пусть и отлив начинался, пусть море штормило, он должен был выбраться. Не в таких передрягах оказывался.
И замолчал. Полено стрельнув искрой, потухло. Некоторое время все молча смотрели на разом почерневший пол пещеры. Рыбарь снова заговорил:
- Я хотел, чтоб вот это сохранилось. Не то, что серые рисуют, что каждый день увидеть можно: оленей, волков, пещерных медведей или косуль. То, что врезается и не дает покоя, пока другим не покажешь. Пока не выдолбишь, как сумеешь, в самом твердом камне. Пока солнце светит, само указывая, где рисовать. Чтоб и потом, уже без нас, без серых, пришли другие люди и увидели что-то понятное, знакомое, те, что умеют плавать, что приплывут, быть может, из других мест, когда уже от нас...
Он не договорил, захлебнулся словами и так стоял подле своего творения, склонив голову, снова мысленно провожая учителя. Мать обняла его, он не отстранился. Лис похлопал по плечу.
- Всяк по-своему расстается с близкими. Теперь я понимаю, почему ты не пошел провожать отца, - произнес Тихий.
- Мы с ним раньше... расстались.
- Да, я понял. Всем непросто, все как-то пытаются утишить боль.
Он вздохнул и посмотрел на Мать столь внимательно, изучающее, что та невольно отвела взгляд. Рыбарь непонимающе посмотрел на них двоих. Вздрогнул, когда Лис пошел к своей лежанке. Малой смотрел на Тихого, потом подошел к нему. Мать опередила вопрос.
- Я должна сознаться, - куснув губу, все же произнесла она. - Я раз встречалась с Вольным, моим старшим сыном, самым старшим. Из плена. Пять лет назад это было. Ты спрашивал меня, Рыбарь, знаю ли я, каков он, да, знаю.
Сын Охотника напрягся, сжав так и не выпущенное из руки полено до боли, до побелевших пальцев.
- Я собирала травы, когда мне на пути встретился молодой охотник. Сердце ничего не сказало мне, я лишь увидела, что он один из серых, но много светлее их, что одет богато, что шея его покрыта двумя рядами бус, а куртка расшита и выкрашена красным и белым, как у них принято отмечать важных особ. Рядом никого не оказалось, я растерялась, стояла, смотря на него, а он.... Вот странно, он подошел, склонился передо мной в низком поклоне, как слуга приветствует своего господина, потом ухватился за подол моей куртки, ткнулся в живот. Тут же поднялся. Я видела на лице его слезы. Он тихо произнес всего два слова: "Спасибо, мама". И тут же ушел, - она вздохнула. - Больше я его не видела.
Малой подошел к ней, обнял. Она не реагировала, смотрела на рисунок Рыбаря, пристально, словно пытаясь разгадать тайное послание, оставшееся между слов сына. Предназначенное другому, не отцу, не ей, но тому, кто много лет возился с Рыбарем, тогда еще совсем мальчишкой, учил плести сети, рубить и точить остроги, плавать на бревнах и держаться в море, долго, очень долго, поджидая добычу. Совсем другой охоте, которую не понимала ни она, ни Охотник, никто из их рода. Но с которой, пусть даже оказавшейся неудачной, Рыбарь приходил счастливый уж тем, что она состоялась. Оглядываясь на своего учителя всякий раз, как тот входил: обычно, последним, неся корзинки с рыбой или устрицами.
Мать тихонько обняла Малого. Тот попытался заглянуть ей в глаза, неудачно. Тогда просто спросил:
- А он ничего о себе не сказал? Тогда при встрече?
- Нет, я же говорила, сынок, только два слова.
- Может, жестами? Как-то объяснился.
- Нет, ничего.
- Но хоть что-то должен...
- Он поблагодарил. Думаю, этого ему показалось достаточным. Да и мне тоже, Малой. Мне тоже, - повторила она, все еще вглядываясь в рисунок. Вздохнула, отогнала воспоминания, прижала к себе сына.
Сверху упал камень, послышались далекие пока еще шлепки босых подошв, неуверенно подбирающиеся к пещере. Рыбарь подскочил, вслушиваясь, как кто-то, какой-то одиночка, подходил к их очагу. Прислушался внимательно, невольно доставая копье и как можно тише подходя ко входу. Остальные тоже повставали с мест, но пока не двигались.
Дождь продолжал лить, превратившись в затяжной, нудный ливень, какие часто проходят над этой землей в начале осени, предвещая скорые затяжные холода. Осень медленно переходила в морозную зиму. Казалось, море способно ее отогнать, но оно часто замерзало само, покрывалось шуршащей шугой мелкого льда, медленно стынущего, иногда становящегося единым панцирем и пусть ненадолго, на несколько дней, сковывавшего вечно неспокойное, неугомонное море, равнявшего его с землей.
В темноте наступающей ночи фигура подошедшего к входу едва виделась. Но Рыбарь убрал копье, поняв, что так спускаться может только свой. Он подошел ближе, всматриваясь зорким взглядом на тропу, ведущую наверх, к гряде, опоясывающей лощину по закатному краю, прорезаемую вдалеке рекой, идущей из неведомых краев и в шести днях пути впадающей в океан. Путник, неловко спускавшийся по мокрым каменным ступеням, вырезанным самой природой, наконец, показался - закутанный в тяжелую медвежью шубу, явно великую ему по размеру, не на него сшитую, он остановился и осторожно поднял руки, показывая отсутствие у него оружия. И только затем вспомнил о капюшоне, скрывавшим голову, откинул его.
- Рада? - только и произнес Рыбарь. Женщина подошла, кивнула,
