Шрифт:
Закладка:
– Я рада, что вы кое-чему научились, – произнесла она то ли лукаво, то ли искренне.
Тут до меня стало доходить, что идея «внезапно забеременеть» принадлежит не мне, а крёстной – это она мне её подкинула, сказав, как сильно синьора Флавио желает внука. Она, а не я, поняла первой, что будь я уже не святой, надобность во мне у семейства Флавио моментально отпадёт. Мудрая моя синьора, ангел-хранитель мой. До чего прозорлива маленькая ведьма!
– Я хотела, чтобы вы поняли – мужчин можно использовать, но осторожно. Они тоже пользуются нами, только делают это по-животному грубо. Нам же дано нечто более мудрое – способность манипулировать, искусство женщин, такое же древнее, как шитьё или вынашивание ребёнка.
– Но как же чувства Нино? – удивилась я. – Вы же говорили до этого…
– Вы неглупая девушка, Орнелла, но вы быстро попались в сети куда более опытной женщины – матери Нино. Так что иногда мужчин следует направлять хитростью. Я сомневаюсь, что Нино, будучи сам ещё ребёнком, желает скорее стать отцом.
– Но я-то всё равно причинила ему боль…
– Дорогая, вы бы её причинили так или иначе, даже если бы совсем этого не хотели. Мужчины сами выбирают, о кого им обжигаться, а о кого вытирать ноги.
Возможно, подумала я, но ведь и с женщинами происходит то же самое.
– Пенелопа, будучи умной и преданной Одиссею, тоже разбивала сердца, даже самым благородным, любившим её мужчинам, просто в отличие от вас она умела хорошо вязать, потому, скажем так, это помогло ей не выходить за рамки приличия. – Валентина кротко мне улыбнулась. – Запомните: великими становились только мудрые женщины. Царицы, жёны, даже блудницы. Все они были дальновидны, а их руки обязательно что-то умели.
Я так далеко не метила. Я хотела лишь вернуть своё лето, вернуть запахи земли, деревьев и солнца, вернуть бурлившую кровь и мелочи, вроде масленой луны и касаний кончиками пальцев нагретой воды в бассейне. Но как мне нравилось, что крёстная видела теперь во мне куда больше, чем шестнадцатилетнюю прожигательницу жизни. Словом, она разговаривала со взрослой женщиной в моём лице, и приятно было обнаружить, что я понимала всё, о чём она говорила; я без шуток всё чувствовала как взрослая.
Захотелось курить. Всё-таки хорошо, что дождь пошёл. Напряжение прошлой недели как рукой сняло, потухла злоба, агрессия, скопившаяся во мне и вокруг. Я ощущала себя опустошённой, но это было приятным чувством.
Итак, мы вроде как стали подругами. Я и Валентина. Мы курили. Фоном играла пластинка, тёплый блюз разливал по дому покой и уют, и было что-то магическое в сплетении жалобного стона трубы с шорохом дождя. Иногда мы смеялись, и в этом тоже ощущалось немало приятного и непривычного. Со стены за нами наблюдала Мадонна своими нежными керамическими глазами. Мужчины сегодня не посещали нашу женскую общину. Оставшийся день я старалась не думать ни о чём серьёзном, и, должна заметить, мне это даже удалось. Я – сама себя не узнаю в который раз за одну неделю – завершила работу над вышивкой салфетки. Я управилась гораздо быстрее Пенелопы.
Утром я готовила нам завтрак. Ну как готовила – ходила, мешалась у Валентины на пути. Мы проснулись рано, небо было умытым и синим, солнце улыбалось, ласковое, обновлённое. Это было воскресенье, и мы собирались ехать на службу в церковь. Валентина укомплектовала свежую выпечку собственного приготовления в плетёную корзину, а мне напомнила не забыть мою салфетку. Вскоре мы парковались в деревне. Люди потихоньку сползались к церкви.
Валентина здоровалась с синьорами и их редкими спутниками, на меня кидали взгляды, исполненные милости и оценочных вычислений. Валентина раздала большую часть выпечки нищим, тянувшим руки на паперти, остальное предназначалось священнику, его жене, детям и худенькому министранту лет двенадцати. На синьорах были сатин, поплин, батист и, конечно, кружева, много кружев, всё представительно, грандиозно, и я не могла не заметить, как выгодно отличалось от этих «роскошеств» изящное платье Валентины. Пока она обсуждала с двумя дамами неслыханный рост цен на яйца и овощи, я стояла в стороне. У Нино хватило такта не являться в деревенскую церковь. Наверняка он водил маму куда-то в более престижное местечко.
И вдруг я увидела Пьетро, красивого (впрочем, это не новость), в чистых брюках и выглаженной рубашке, он медленно двигался, ведя под руку маленькую пожилую синьору. Свою бабушку. Он заметил меня и улыбнулся, кивнул. Вот и не верь в бога после таких моментов. Они вошли в узкие двери церкви. Мне стало необычайно хорошо на душе. От того, что Пьетро всё ещё улыбался мне; и ещё – лицо его бабушки выглядело таким мягким, родным, самым добрым на свете…
Мы тоже вскоре вошли. Пьетро с бабушкой сели наискосок от нас, чуть впереди. Дама с покрывалом, что таращилась на меня с выражением глубочайшей заинтересованности у входа, проворно заняла место рядом со мной. Пока священник ещё не начал, она мне сказала:
– В январе это непременно Бенедетта, что значит «благословенная».
Спереди, звякая бусами, обернулась синьора, полная негодования:
– Лучше Аделаида, ведь, скорее всего, девочка родится в середине месяца.
Её соседка, овеваясь чёрным, как смоль, веером, источая тяжёлый запах духов, также включилась в спор:
– Нельзя, Аделаида – это вдова, всегда вдова. Нельзя. Лучше Лоретта, значит «лавровое дерево».
Напряжённый голос позади меня возразил:
– Нет, Лоретта – моя свекровь. Она будет очень недовольна. Лучше Италия, хорошее имя.
Бусы впереди меня недовольно брякнули на пышной груди. Сильнее замахал рядом с ней веер.
– Орнелла не занята этим делом, менструация началась на неделю позже, и только, – успокоила заботливых синьор Валентина.
Женщины отвернулись, их будто по углам раскидали, и в повисшей тишине возмущённо трещали теперь только их веера и бряцали украшенья. Синьоры словно обиделись от такой бестактности с моей стороны – не оказаться беременной после того, как они проявили столько
