Мы сорвались с места неожиданно, резко, я взвизгнула, и это меня рассмешило. Поняла я, только минуя аллею кипарисов, что Пьетро меня не слышал. Но улыбка моя продолжала жить, а счастье – молча кутать наши тела. Я впилась в надёжный стан Пьетро сильнее, прижалась щекой к его разогретой солнцем широкой спине, сомкнула глаза, его волосы на ветру щекотали мне лоб, и в один из моментов я едва не потеряла равновесие и не повалила нас на бок. Мы ехали самыми прекрасными местами, хотя они не были мне незнакомыми, и серая лента дороги казалась мягкой, как шёлк, хотелось потрогать её рукой, словно это были волны, над которыми мы летели.

В деревне оказалось тихо, но вот на почте случился маленький ураган: две статные синьоры – те, что «Лоретта» и «Аделаида», – выясняли, какая из партий честнее – либеральная или христианско-демократическая. Как бы не с утра они там околачивались. Вошла я, и они, продолжая спорить, стали кидать на меня взгляды. Пьетро ожидал снаружи. Я купила конверт с маркой и вложила в него письмо, заклеила, написала адрес и бросила в металлический ящик. Я столь возмутительно нарушила царившую там накалённую атмосферу, залетев, словно ветерок в знойное пекло, что «Аделаида» с «Лореттой», едва я вышла, последовали за мной, не прерывая словесной баталии.

Вот и всё, пожала я плечами, подойдя к Пьетро. Он кивнул. Я вновь опустилась позади него и плотно обвила его руками. Боюсь и представить, сколько тем для обсуждений я подарила вечно голодным синьорам.

«Неужели вправду всё?» – думала я, пока мы двигались неспешно по улице, словно не имели цели и уж точно – желания возвращаться. Или так казалось мне одной? И мопед вдруг зарычал, подхватил нас, как ошалелый неук, и резко свернул с главной дороги, потерялся с глаз почтовых синьор и помчался куда-то в неведомую мне сторону. Пьетро услышал мольбы! Будто они закусали, налетев вдруг назойливыми мошками, но, может, они всё-таки были ему милы не меньше, чем мне. Я знала, что он слышит меня, всегда это знала.

Мимо устремились минуты, замелькали цветы на окнах, чьи-то тени и велосипеды у крылец, и всё в итоге сливалось в проносившуюся желтизну камней на стенах, вскоре и улица осталась позади. Дома сиротливо раскидало по холмам, густой плотный воздух, плавившийся в тесноте домов, трясшийся от зноя, наконец-то расступился перед нами. У белоснежной акации в самом цвету мы повернули и остановились перед старым каменным домиком, и я тогда уже знала, клянусь святым, что там мне будет лучше всего на целом свете. Из печной трубы взлетал дымок. В траве пели цикады. Пьетро взял меня за руку уверенной своей рукой и повёл за собой по дорожке, минуя заросли молочая и ломоноса. У входа он постучал три раза и отворил дверь. На нас набросился пряный аромат поспевшего обеда.

– Пьетро! – синьора Розабелла, сидя в кресле, радостно воздела руки. – О, моя девочка, как хорошо, что вы приехали! Наконец-то! Пьетро столько о вас рассказывал.

Я приросла к порогу. Пьетро обо мне говорил? Я едва не рассыпалась на мелкие осколки и тут же, окрылённая, вся превратилась в ветер. Синьора потянулась за тростью, чтобы самостоятельно попытаться встать. Мы разом подскочили к ней, приподняли за локти и помогли дойти до стола, где она вновь присела, а затем протянула ко мне руки. Я наклонилась и обняла её.

– Пожалуйста, Орнелла, достаньте из печки доску, я приготовила рыбу. Вон там возьмите прихватки. Это пеццони, рыба редкая, я готовлю её не в пасте, а только со свежими помидорами. Пьетро с детства очень любит это блюдо. Я стараюсь его баловать по возможности. Прошу, не обожгитесь.

Час пробил кормить моего гладиатора и его бабушку, я принялась за работу. Вначале достала рыбу – неуклюже, с грохотом, зато без травм, затем расставила тарелки и приборы – их я сама нашла. Конечно, много ума их найти не требовалось, но, пресвятая Мадонна, как же я старалась! Старалась всё сделать правильно, так старалась, что даже не понимала и не ощущала в тот миг, что сдаю самый настоящий экзамен, который так много значил для синьоры.

Пьетро наблюдал за моими действиями, держа синьору за плечи, стоя позади неё. У них обоих при виде моей косорукой суеты на лицах с трепетным ожиданием застыли улыбки. Ну, вроде как я справилась. Аж выдохнула.

Еда была удивительно вкусной. Пьетро не утратил своей некоторой «лопоухости» при поедании пищи, но, может, сейчас он казался мне ребёнком, потому что рядом была обожавшая своего внука бабушка. И это было по-особенному трогательным. Мне нравились их отношения, в них жила любовь без побочных эффектов, таких, как эгоизм и больная привязанность, которой неизлечимо страдают некоторые матери по отношению к своим сыновьям. Примеры опустим.

В открытое окошко лилось тёплой рекой солнце, в маленькой обласканной заботой комнате царило взаимное тихое счастье. Лицо синьоры Джаннотти светилось. Я, честное слово, не знала, моя ли была в том заслуга. Но я также видела, как рядом с ней весь сиял Пьетро, хоть на губах его по-прежнему бывала только кроткая улыбка, словно иногда он чего-то стеснялся.

Но не было за столом неловкости. Я будто жила в этом доме уже много лет, заботилась о Пьетро и его бабушке, готовила им, убирала, ждала Пьетро с работы и никогда не знала счастья крепче, а печали светлее, чем хранили его глаза для меня. Эти два лица за одним со мной столом были самыми добрыми лицами во всей Италии и на целом свете. Они зажигались друг о друга. И больше всего в те минуты невыносимо хотелось стать частью их света, чтобы я так же зажигалась о них, а они – о меня. Я мысленно поклялась, что не оплошаю, что справлюсь со всем от меня зависящим, что буду регулярно ходить в церковь и славословить Христа и Богоматерь. Свою, между прочим, «церковь» – бассейн – я не посещала уже которые сутки. Зачтётся ли мне где-нибудь это?

Синьора Розабелла поделилась:

– В детстве у Пьетро были сильные и пухлые руки и ноги, я звала его медвежонком. Я и сейчас продолжаю его так звать, а он продолжает меня не слышать.

Вздохнув, она мутно-голубыми глазами, исполненными ясного ума, посмотрела на меня и покачала головой.

– Иногда совсем не понимаешь – зачем нужны людям разные языки? А их вон сколько, целый земной шар! Говорят, этого не будет когда-то. Дожить бы Пьетро до тех дней, да