Шрифт:
Закладка:
Французские гренадеры умирали с именем императора на устах, а рядом саксонский кирасир клялся над трупом убитого брата отмстить Бонапарту, бросившему их в эту кровавую бойню… Русские солдаты бросались в яростные штыковые контратаки. Но не меньшую храбрость выказали и те, кому не довелось даже принять участия в сражении.
Резервные полки по решению русского командования были сосредоточены слишком близко от линии фронта. В течение целого дня солдаты и офицеры умирали от попаданий французских ядер, стояли или сидели под смертельным огнем, не оставляя без приказа гибельные позиции.
Ведь именно так погиб Андрей Болконский. Помните? Вымышленный герой, но в описании обстоятельств его смертельного ранения и всей Бородинской битвы Лев Толстой (бывший артиллерийский офицер) был предельно точен, как штабист над картой сражения. Не случайно первая в России «Военная энциклопедия» (том V, СПб., 1911) поместила роман Толстого «Война и мир» в списке научно-исторических и военно-исследовательских работ, посвященных Бородинской битве.
За ошибки генералы обеих армий платили кровью своих солдат и своей собственной. Русская армия потеряла убитыми и смертельно раненными 22 генерала, французская – 49. Цифры потерь среди рядового состава во многих источниках разнятся. В день сражения русская армия потеряла около 40–44 тысяч человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. Французская армия потеряла 35–40 тысяч. Всего же за три дня, с 24 по 26 августа, включая бой за Шевардинский редут, французы потеряли более 50 тысяч, русские – 58 тысяч человек.
«Еще никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров, – отмечал маркиз Коленкур. – Успех оспаривался с таким упорством и огонь был такой убийственный, что генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить исход атак…»
С наступлением темноты обессиленные армии прекратили боевые действия. Французы остались почти без пищи и даже без воды – окружающие ручьи и речки были завалены трупами и замутнены кровью. Расположились среди мертвецов и умирающих, которым в ту ночь никто не оказывал помощи. Выжившие были страшно изнурены. Огонь разрешили зажечь только в полночь. Лагерь завоевателей погрузился в тягостную тишину.
Русские войска, понесшие такие же страшные потери, не имели возможности думать об отдыхе. «В течение ночи, – отметил в своем дневнике надменный граф де Сегюр, французский генерал, – русские давали о себе знать назойливыми криками».
«Во всю ночь с 26-го на 27-е число, – вторит ему участник сражения Николай Муравьёв, – слышался по нашему войску неумолкаемый крик. Иные полки почти совсем исчезли, и солдаты собирались с разных сторон». Раненые уже не могли кричать, кричали живые, тщетно отыскивая в темноте расположения своих уничтоженных полков.
Вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран. Даже безногие и безрукие не оставляли своего оружия. Ночь после битвы выдалась холодной, раненые, разбредаясь по окрестностям, зарывались от стужи в солому и там умирали. Повозка генерала Ивана Васильчикова в темноте на обочине дороги проехала по соломенной куче, в которой укрывались раненые. Несколько человек задавило насмерть. Накануне генерал Васильчиков, защищая со своей дивизией батарею Раевского, потерял под собой убитыми шесть лошадей и сам был тяжело ранен.
Обессиленных раненых давила и отступавшая артиллерия. «В памяти моей осталось впечатление, – вспоминал Н. Муравьёв, – виденного мною в канаве солдата, у которого лежавшая на краю дороги голова была раздавлена с размазанным по дороге мозгом. Мертвым ли он уже был, или еще живым, когда по черепу его переехало колесо батарейного орудия, того я не был свидетелем».
Лекарей не хватало. Помните, как у Толстого: «На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью…» Некоторые из врачей, обессиленные огромным потоком раненых в течение дня, к ночи уехали в Можайск, и большая часть раненых осталась без медицинской помощи. Не хватало и подвод. Накануне сражения собрали огромный обоз, но его не хватило и на десятую часть раненых. Те из них, кто мог передвигаться, шли пешком к Москве.
На другой день после битвы, рано утром, во французском лагере вдруг поднялась тревога, докатившаяся даже до палатки Бонапарта. Старая гвардия императора схватилась за оружие, что после победы казалось позором. Окружение французского императора еще считало прошедшую битву победой. Неизвестно по какой причине возникшая тревога улеглась сама собой, и, когда рассвело, французы с удивлением увидели, что русской армии нет, она ушла. Впереди простиралось поле, заваленное трупами. И чем дольше завоеватели разглядывали этот страшный пейзаж, тем дальше ускользала от них победа, казавшаяся еще ночью такой бесспорной.
До полудня то, что ещё называлось Великой армией, оставалось в бездействии. Французские генералы впервые с тревогой заметили, что армии как бы и нет. Остались императорские гвардейцы и немногочисленные солдаты с офицерами, охранявшими полковые знамена. Остальные разбрелись по полю битвы и окрестным деревням, большинство – в поисках пропитания и трофеев, меньшая часть – для помощи раненым товарищам.
Раненых было свыше двадцати тысяч. Лейб-хирург французской армии Ларрэ собрал фельдшеров со всех полков, подоспели походные лазареты, но всего этого оказалось недостаточно. Позднее Ларрэ жаловался, что ему не было выделено в помощь ни одного отряда. Раненых переносили в Колотский монастырь в миле от поля боя и в уцелевшие поблизости дома. Мест на всех не хватало.
В полдень император Франции выехал для осмотра поля битвы. Привыкшие к ужасам войны короли, маршалы и генералы из наполеоновской свиты были потрясены, не меньший шок испытывали и простые солдаты и офицеры:
«Еще ни разу место сражения не являло собой такого ужасного зрелища».
«Никогда еще земля не была в такой мере усеяна трупами».
«Решительно, ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища».
Эти строки из мемуаров графа де Сегюра, генерала Коленкура и младшего офицера Ложье почти одними словами передают ужас несостоявшихся победителей.
Погода, накануне, во время битвы такая хорошая, теперь испортилась. День был пасмурным, шел дождь, холодный порывистый ветер трепал плащ императора. При виде Наполеона среди солдат, бродивших по полю среди трупов, раздалось несколько вымученных возгласов приветствия. Обычного энтузиазма при появлении любимого полководца уже не было. Солдаты сомневались в победе.
«Французские солдаты не ошибались на этот счет, – вспоминал де Сегюр, – они были поражены таким большим количеством убитых и раненых и таким незначительным числом пленных, которых было менее восьми сотен! Обыкновенно по числу этих последних и определялся успех. Убитые говорили скорее о храбрости побежденных, чем о нашей победе. Если уцелевший неприятель
